Третий пир

— Восьмизарядный. Восемь. Израсходована одна.

— Вы стреляли?

— В соловья.

— Попали?

— Надеюсь, что нет.

— Скрип смолк?

— Мы сразу ушли.

— С парабеллумом?

— Мы его закопали.

— В лесу?

— В саду на даче.

— Зачем?

— Должно быть, продолжали играть в какую-то игру.

— В какую?

— Я не помню. Кажется, в «красных дьяволят».

— В первый раз вы мне отвечаете: не помню. Это очень важно. Как у вас вообще с памятью?

— Памятью наказан. «Мне отмщенье и Аз воздам».

— Все забываете?

— Наоборот: не умею забывать. Незабудки.

— Забавно, но мрачно. А где сейчас пистолетик?

— Мы его потеряли по пути в Грецию.

— Печально, коли так. Для полной законченности истории этот ключевой символ должен был всплыть в конце.

— Борис Яковлевич, да вы эстет.

— Что вы, что вы, я ученый. Начинающий. Итак, покончим с лесом. Какое ощущение связывается у вас с этим происшествием?

— Страх. Ужас.

— До сих пор?

— Да.

— Дмитрий Павлович, кажется, мы нашли тот искомый аффект, который мешает вам жить. Очевидно, с помощью защитных механизмов психики вам удалось вытеснить его в подсознание, проще говоря — забыть. Вы боитесь вспомнить. Остается всего лишь выловить ваше тогдашнее детское впечатление из преисподней памяти — образно говоря, восстановить в подробностях, — и произойдет катарсис. Это медицинский термин…

— Позаимствованный вашим Фрейдом из духовной сферы — очищение. Наша беседа — пародия то ли на исповедь, то ли на допрос.

— Неважно, какими путями, но вы должны вспомнить. Для этого мы обратимся к вашим фантазиям и снам, в которых как бы разряжаются аффекты. Сны неподвластны рассудку — вдохновение, должно быть, тоже?

— Случаются моменты, когда словно переходишь в другой мир… точнее — на пороге. Редко.

— У вас есть навязчивое сновидение, ассоциирующееся с Никольским рассветом?

— У меня все есть. Да, я ребенок, мне страшно, крадусь, прячусь в березовых кущах, солнце встает, вдруг выстрел — и я понимаю, что на опушке расстреливают моего деда.

— Потрясающе. Парабеллум послужил связующим звеном между двумя отдаленными событиями. Что дальше?

— Я должен найти могилу и нахожу — покрытую нежно-голубенькими незабудками. От них — ужас, и вдруг надвигается тень. Все.

— Тень от чего?

— Не знаю.

— Так. Теперь сопоставим этот сон с вашими произведениями. Вы знаете, что такое сублимация?

— Способ переключения энергии.

— Да. Либидо и агрессивность преобразуются в творчестве. Сможете вспомнить, что сочиняли после побега в Грецию?

— Как ни странно, да. Русскую сказку про Иванушку-дурачка и чудо-юдо.

— Ну, мотивчик у вас, погляжу, всегда один и тот же. Иван убивает чудо-юдо, конечно, пистолетом?

— Словом. Я использовал этот прием позднее в новелле «Черная рукопись» — потому и запомнил. Тоже не Бог весть что…

— Расскажите.

— В двух словах. Иван постоянно встречает — на улице, в магазине, в гостях — одного незнакомца, который вызывает у него тяжелое беспричинное чувство — это враг. Чтобы избавиться от него, Иван сочиняет и записывает историю, в которой убивает врага, а на другой день случайно узнает, что незнакомец — тут он впервые слышит его имя — найден в своей комнате убитым при загадочных обстоятельствах. Иван в припадке страха уничтожает написанное — и в тот же вечер, освобожденный, умиротворенный, глядит в окно: на тротуаре в голубых сумерках доброжелательно ему улыбается его враг. Слух оказался ложным.

— Что ж, ваш герой восстанавливает сочинение?

— Да. Но после этого убивает себя, не в силах жить с сознанием убийства.

— Как бы вы сами, Дмитрий Павлович, сформулировали идею новеллы?

— Иван пытается уничтожить собственное зло, которое объективируется в двойнике, в «черном человеке», говоря по-пушкински (по-есенински); но может это сделать, только уничтожив и себя. Банальность замысла подчеркивается и банальным приемом: портретное сходство героев и одинаковые имена. Словом, фантастическая неудача.

— Ну нет, вы слишком к себе строги. Наш час истекает, продолжим послезавтра. Суммируя помыслы и факты, которые зафиксировались в кипящем котле вашего подсознания и отразились в сознании — преступление в евангельской картинке, похороны бабушки, расстрел деда, незабудки на безымянной могиле, самоуничтожение в поединке с чудом-юдом, черным человеком, — можно сделать предварительный вывод. В основе ваших побуждений изначально таится сильное глубинное тяготение — Танатос. Смерть. Может быть, убийство.

Глава девятая:

«ИГРА В САДОВНИКА»

Подземный зеленый человечек из лунных лучей — запечатленный когда-то в маленьком романе в образе садовника, — в благодарность сыграл магическую роль: сам собой, без натуги (Вэлос послал по почте, а в издательстве кто — то прочитал), издался, приоткрыв путь в узкий круг профессионалов при удостоверениях (тыщ семь по тогдашнему счету — семьдесят пятый год). И позволил наконец сбросить с себя службу-удавку, точнее, ослабить, пытка переводами осталась.