Третий пир

Входная дверь захлопнулась, отрезав смех на площадке, он подошел, уверенно угадав, где она стоит; и поцелуй его, в губы, прожег внутренности насквозь, как будто она перешла вдруг в новое естество — подвижное отзывчивое пламя. Он почувствовал это благодарно и угрюмо. А старое тусклое зеркало уловило их движения — серебряный промельк жизни.

Много позже Лиза поинтересовалась, из чего он делал трагедию, тянул и медлил, ведь это так приятно. Потому и тянул, чтоб тебе было приятно, а не застало врасплох детским страхом и отвращением. Однако у вас опыт! Опыт тут ни при чем. А что при чем? Это тебе еще рано знать, голубчик мой. Не рано, а в самый раз. В другой раз. Значит, будет и другой раз? А как ты думаешь? А вы сейчас уедете? Останусь, если ты честно заснешь. Не хочется. Не ври. А вы? И тут ее окончательно сморило.

Он знал, что не заснет, не уйдет, и попытался от спящей отвлечься — упражнения для праздного ума — воображаемым осмотром места происшествия в присутствии пары понятых: выцветшей дамы и пажа (в перевернутой ситуации роль юного пажа с зеркалом играет Лизочек, я — пожившая дама). Итак, по делу парабеллум не проходил (свидетельство адвоката… да мало ли блаженных на Руси перед концом, Иван Александрович закурил), зато на кухне дверца, дубовая, гробовая, с крестовиной — черный ход, — вот почему обыск кончился ничем, трактат уничтожен, бумаги безукоризненны, вышка обеспечена. Банально. Но сразу возникает ряд вопросов, переводящих банальность в тайну посмертную. Лизочек шевельнулась, обнажив круглое колено, загорелое из простынных складок. Вздохнула. Omne animal triste post coitum — всякая тварь грустна после соития (по латыни звучит благороднее). Ее как будто не шокировал резвый переход от одного эпизода (где Антигона Софокла погребает тело Полиника под православным крестом) к совсем другому, впрочем, вмешался ловкий подручный и переход облегчился. Нет, не шокировал, напротив — низкий контраст, налет мистики (терпеть не могу) усиливает страсть. Иван Александрович улыбнулся, коснулся колена, она шевельнулась, погладил, отчетливо осознавая, что совсем неподалеку, внутри Садового кольца, старая женщина в предсмертии ожидает встречи с Борисом и Глебом.

8 сентября, понедельник

— Вот сюда, Дмитрий Павлович, на кушеточку. Раскиньтесь свободно, вольно и ни о чем не думайте.

— С удовольствием.

— Отбросьте скепсис, а также искусственные нравственные запреты, приобретенные за тридцать три года.

— Десять заповедей? С удовольствием.

— Мы говорим: супер-Эго, надстроечка, так сказать. И слушайте сюда.

— Вы из Одессы, Борис Яковлевич?

— Имел счастье и рассчитываю там умереть. Слушайте! Если вы сумеете освободиться хотя бы на час, проявятся ваши подавленные разумом влечения. Путем беседы мы выявим главное, мешающее вам жить (дышать), и рассмотрим, каким образом это влечение можно удовлетворить или же от него избавиться. Я внятно излагаюсь?

— Вполне. Отбрасываю надстройку и заявляю: удушье настигло меня почти два года назад на балтийском берегу, когда я общался с Мефистофелем.

— Это, конечно, интересно, Дмитрий Павлович, но вы торопитесь. Даю кратенькую справочку. Различаются два вида инстинктов. Либидо, а иначе Эрос, — энергия сексуальная, инстинкт жизни. И Танатос. Знаете, что это такое?

— Древнегреческая смерть.

— Да: энергия агрессивная, стремление к уничтожению себя или другого. Либидо и Танатос частенько сплетаются в клубочек. Наша задача: проследить, в каких формах проявлялись и подавлялись эти влечения у вас. Тот Мефистофель возник, естественно, не случайно и не два года назад. Запомните: все заложено в ребенке — то, что раскрывается или закрывается впоследствии. Вы должны отвечать откровенно, не задумываясь, сняв контроль сознания. Итак, любимое занятие в детстве.

— Как и всю жизнь — сочинение историй.

— Самая первая история, которую вы помните.

— Убийство Иуды.

— Вы сами его убиваете?

— Я вхожу в бабушкину картинку — «Тайную Вечерю», сначала стреляю в мешочек с золотом…

— С тридцатью сребрениками?

— Мне казалось, что блеск рассыпающегося золота в бедной горнице должен убедительнее продемонстрировать свидетелям, кто предатель. Разумеется, я так не рассуждал, я так видел, ведь я был там, среди них.

— И вы используете пистолет.

— Ну, я понимаю, что маленький и иначе не справлюсь.

— Вам его не жалко?

— Наверное, жалко, потому что я никогда не вижу его мертвым, отстраняюсь, покуда труп не оживает.

— Каким образом?

— Его прощает главный из сидящих за столом.

— То есть все оканчивается благополучно?

— Мне так хотелось.

— Тяжелый случай, Дмитрий Павлович. Религиозность — наиболее тяжелая разновидность невроза, но не горюйте — справимся. И прежде всего отдадим себе отчет, в какой извращенной форме проявились у вас Либидо и Танатос — в форме христианского экстаза. Любовь к бабушке вы перенесли на мифический эпизод и закончили убийством и так называемым воскрешением. Ваше самое сильное чувство в детстве.

— Ощущение тайны.

— В чем?

— Во всем.

— Назовите какую-нибудь конкретную деталь в связи с этим.

— Скрип.

— Скрип чего?

— Не знаю.