Третий пир

Всюду деньги, деньги, деньги — нагловатый разухабистый хор, золотой лик мира сего — всюду деньги господа, а без денег жизнь плохая, не годится никуда! Живя в натуральной утопии, Митя и не помышлял издавать свое («садовник» проскочил по недосмотру дядей-идеологов, убаюканных сказкой), да ведь нельзя запретить себе дышать? Неизвестного происхождения энергия — вдох — входит в тебя, преображаясь, и требует освобождения — выдох.

Он спустился по служебным ступенькам в последний раз (спасительная иллюзия — поднимется, и не раз, за теми же переводами). Урбанистическая местность сегодня дышала свободой. Которую надо отпраздновать. Платоновские пиры — как принцип построения сюжета, движение к истине в диалогах. Любопытно. Надо попробовать. Семеро (любимое число) участников, один подносит к губам… а, так вот откуда возникла идея пиров, с утра мучило потаенное слово «потир» (вспоминал точное значение и вспомнил) — литургическая чаша на высокой ножке для освящения вина (густое, черновишневое — а что подмешано в винцо?). Итак, диалог начинается с секрета — в одной из реплик, мимолетом, к примеру: «Где ты был вчера вечером, я заходил к тебе…» и т. д. — секрет, набирая силу, перерастает в тайну потустороннюю. Можно сочинить несколько диалогов с последовательным убыванием соучастников, впрочем, не диалоги меня волнуют, а образ чаши, причащения… В подземном вагоне толкало и мотало, хорошо, необычно и сча

стливо в озабоченной человеческой толпе — моление о чаше.

Он не сразу пошел домой, а зашел в церковь, вечерня только начиналась, поставил дорогую рублевую свечку Спасителю — за свободу! — постоял на паперти, ощущая себя отлученным: как спасти душу, отягчая ее новыми и новыми помыслами и замыслами, например, сегодняшним погибельным пиром? И хотелось выкинуть что-то из ряда вон, куда-то уехать, заблудиться в глухих углах, залечь на дно и сгинуть.

А озябшие апрельские сумерки были чисты и прекрасны; расходившиеся от храма к бывшей Никитской и исчезнувшим воротам улочки одинокими шагами напоминали о чьей-то юности (о моей, она уже прошла), вспыхнули два окна на третьем этаже в доме наискосок, и тотчас свет заволокся пестрой проницаемой тканью — Господи, как хорошо, благодарю! — мои окна, моя жена, мое жилье (за сорок пять рублей в месяц). Они скитались по Москве, время от времени, с иссяканием денег, воссоединяясь с родителями, чтоб убедиться и убедиться: враги человеку — домашние его; о, ничего страшного, как у всех: «нервы», издержки гнева по пустякам.

Однако весна, воздух и тревога. Воздушная тревога. Поль ждет его. И он — благороден, не напился в связи со свободой, не сорвался в Милое творить — он всегда возвращается из всех своих загулов и отгулов, и она всегда ждет его. А он любит ее все больше и больше — разве это возможно? Да.

Открыл сложнейший замок своим ключом, в коридоре эпохи военного коммунизма пламенела борьба около аппарата — «…висеть на телефоне с утра до вечера!» — «Имею право!» — «Митя, скажите наконец вы ей…» — «Митя здесь вообще не прописан!» — «Я не прописан». — «Кто без прописки? На выселение! Сию секунду!» — так шутит Карапетян, стравляя Соломона Ильича с Луизой Мамедовной; сейчас из своей одиночки выползет внучка Григоровича и встанет молча в столетнем трауре, как memento morн.