Три куля черных сухарей

А Алешка сидел на корточках и смотрел под кровать на голубя, пока мать не погнала его в постель.

Узнав о вчерашнем происшествии, Васька все-таки смазал братишку по затылку. Но не больно, а так, больше для острастки, чтобы другой раз не вольничал.

А голубь совсем уже привык, разгуливал по комнате, заглядывал во все углы, будто изучал квартиру. Ходил и все поуркивал сердито: все чем-то недоволен. Взлетел на окно, посмотрел через стекло на улицу. Увидел в раме что-то черненькое, клюнул. Но пятнышко не поддалось, на месте осталось. Голубь отвернулся, спрыгнул на пол и, качая красивой головой, направился в свой угол. Сел там, нахохлился и загудел жалобно и протяжно, будто плакал.

Смотрит на него Алешка, хочет узнать, почему тоскует голубь. Да как узнаешь, не человек он, говорить не умеет. «А может, и говорит что-то на своем голубином языке? — думает Алешка. — Узнать бы…»

И хочется ему развеселить голубя, а не знает как. Корму ему побольше дает, хлеба накрошил, думает, голубь голоден. Зачерпнул в кастрюле полную ложку каши — песет. Васька увидел, погнал обратно:

— Что это тебе, поросенок? Ты еще борща ему на лей…

Алешку Васька прогнал, а сам не выдержал, полез под кровать. Увидел его голубь, насторожился, перестал гудеть. Прижался к стене, смотрит. Вид у него грозный, воинственный.

— Ну, чего ты ноешь? — спросил у него Васька и протянул к нему руку.

Голубь укнул коротко и крылом больно ударил Ваську по руке.

— Ох ты, сердитый какой!.. Почему ты сердишься? — Васька взял его в руки, стал гладить по спине.

«Мг… мг…» — тихо помыкивал голубь и норовил вырваться из рук. Васька поднес его к столу и пустил гулять по клеенке. Голубь покрутил головой, перья на шее натопорщил, хвост веером распустил и начал ворковать. Будто шарик перекатывался у него в горле — «кува, кува, кур-р-р… кува-кува-кур-р-р…». Он делал несколько быстрых шагов вперед, подметал стол своим большим распущенным хвостом, резко останавливался и снова повторял все сначала.

Разбушевался голубь, смотрят на него ребята, улыбаются. А он пробежится по столу, остановится и начнет: «А это-то что? А это-то что? А к-куда это годится?»

— Ну, хватит тебе, распетушился. — Васька тронул голубя за спину.

Голубь остановился, замолчал, поднял голову: зачем, мол, мешаешь? Спрыгнул со стола на пол и пошел молча под кровать. Там он занялся стенкой, которая была побелена известкой, стал выклевывать из нее камешки.

Мать пришла с работы поздно: собрание у них было. Алешка давно уснул, а Танька — недавно. Не дождались матери. Спал и голубь, он только изредка шуршал крыльями, словно от чего-то отмахивался. Наверное, ему снились страшные сны, и он их отгонял.

На цыпочках мать тихонько прошла к кровати, поправила одеяло на Алешке.

— Уснул, маленький. Не дождался… — Она обернулась к Ваське, спросила шепотом: — Ели?

— Ели, — так же шепотом ответил Васька.

Она отошла от кровати, разделась, сказала:

— Завтра у нас воскресник.

— На работу пойдешь?

— Да. Но ненадолго. Сказали, часа на два, на три: уборку помещений будем делать. И дома тоже пора за генеральную браться… — Она прислушалась. — Голубя выпустил? Не слышно его.

— Спит, — буркнул Васька нехотя: он думал, что мать снова начнет ругать его за голубя.

Но она спросила:

— Чем же вы его кормите?

— Крупой… Хлебом.

— Зерно птице надо, крупу травить — это не дело. Да зерно ему и полезней, чем крупа. — Она порылась в сумочке, достала деньги. — На вот, сбегайте на рынок, купите пшенички. Там, бывает, старушки на стаканы продают. Возьмите стаканов пять — хватит на первое время.

Такого Васька никак не ожидал! От радости даже комок к горлу подкатил, слово сказать мешает.

— Ладно, ладно, — говорит мать. — Оставляю вам эту забаву до первой двойки. Запомни.

Рынок, или базар, как его тут называли, находился далеко, почти возле самой станции. Зная Алешкину страсть к поездам, Васька наказал ему:

— Смотри на путя не ходи, опасно. Поезда сейчас быстро ходят, снуют туда-сюда, не успеешь оглянуться, тут же сшибет.

Но Алешка втайне все-таки надеется, что он хоть одним глазком, а посмотрит на поезда. На пути он, конечно, не пойдет, но издали полюбуется.

Пришел Алешка на базар, ходит вдоль рядов, ищет, где продают зерно. Обошел вдоль и поперек, все видел: молоко, творог, яйца — в одном месте; в другом — яблоки моченые, помидоры, капуста, огурцы; в третьем — мясо, сало. В самом закутке увидел: старичок торгует деревянными сапожными гвоздями, подковками, шурупчиками и всякой разной такой мелочью. Все есть на базаре, только зерна нет.

Хотел уж было Алешка домой возвращаться, да решил напоследок пройти вдоль самого дальнего ряда. Там, правда, и людей никого нет, три тетки стоят, семечки лузгают.

Подошел — и как раз попал на то, что искал: тетки эти торговали одна подсолнечными, а другая жареными тыквенными семечками, а перед третьей стоят два мешочка с закатанными краями: в одном просо, в другом пшеница.

Обрадовался Алешка, смотрит на пшеницу, спросить сколько стоит, не решается. Выручила его сама торговка:

— А шо, хлопчик, пшенички своим голубкам хочешь купить?

Кивнул Алешка, заулыбался.