Читаем Три жизни: Кибальчич полностью

Но растаяла в вышине последняя ракета, цветок на серой длинной ножке, — и кончилось все разом: сон, волшебство, сказка. И оказывается, совсем стемнело, уже и мир освещен только зыбким светом снега.

Затихает ярмарка, расходится…

Молча отправились по домам. Коля ничего не мог говорить, он думал: человек заставляет огонь делать такие чудеса, человек приручил его, как дикого зверя.

Огонь в фейерверке не враг людской. Укрощенный он. Вот в чем дело… Когда прощались на Облонской улице, Грицько сказал:

— А ведь эти ракеты для фейерверка, шутихи всякие, сосед наш делает, Кирилл Даруйко. У него мастерская пиро… это, пиротехническая.

— Грицько… А ты можешь познакомить меня с ним?

— А чего же? Конечно!

Рано утром Коля Кибальчич уже был в Закоропье. Кирилл Даруйко оказался молодым веселым дядькой с казацкими длинными усами-кольцами в стороны.

— Моему делу обучиться хочешь? — даже обрадовался он. — Пожалуйста! Сыны мои что-то не очень до пиротехнического дела охочи.

…Теперь Коля до глубокого вечера просиживал в мастерской Кирилла Васильевича, постигая хитрую премудрость, пропах селитрой, прожег штаны, опалил брови, голова болела от зловонных смесей, но он, как во всем, за что брался, был упорен, терпелив, учитель только изумлялся: "Башковитый хлопец!" Домой Коля приходил усталый, валился спать, и ему снился фейерверк.

…Свою ракету он сделал за день до отъезда в Новгород-Северский, все до последней детали своими руками.

Вечером втроем они вышли за околицу города: Коля, Грицько и Кирилл Васильевич. Вечер был морозный, ясный, в небе висела луна, вокруг нее был слабо светящийся круг. Великая снежная тишина лежала над украинской степью. В Коропе лаяли собаки.

— Ну, Коля, — сказал Кирилл Васильевич, — с богом!

Коля чиркнул спичкой, дал ей разгореться, поднес огонек к запалу — огненная живая струйка побежала к взрывателю. Вспыхнуло ярко, ракета вздрогнула всем своим длинным телом и, шипя, рванулась вверх.

— Полетела! Полетела!

"Моя ракета!"

Его первая ракета…

Сыпя искрами, ракета описала крутую дугу и, погаснув еще в полете, упала где-то в снегах.

Коля смотрел в беспредельное небо над своей головой…

IV

"Итак, картина ясна. — Владимир Николаевич Герард неторопливо прохаживался по своему кабинету. За темными окнами стояла ночь. Весеннее небо было в редких звездах. — Для меня ясна: правительство само создает революционеров, толкает этих молодых людей на путь борьбы. На путь вооруженной борьбы…"

Адвокат подошел к письменному столу, машинально отпил глоток остывшего чая, сел в кресло и, открыв папку, начал перелистывать — в который раз! — разномастные листы.

"Во всяком случае, с моим подзащитным именно так".

Занимаясь делом Кибальчича, Владимир Николаевич изменился: потерял покой, тревога поселилась в душе, пропал аппетит. Он просыпался в середине ночи и уже долго не мог заснуть. Поднимался осторожно с постели, чтобы не разбудить жену, накидывал теплый халат, совал ноги в меховые туфли, шел в кабинет. Притягивали, манили папки с "Делом Кибальчича Николая Иванова".

"Что же, попытаемся выстроить все это в логический ряд. Новгород-Северскую гимназию заканчивает, притом блестяще, восемнадцатилетний юноша, отправляется в Петербург, поступает в институт по призванию — собирается стать инженером путей сообщения. На первых курсах проявляет себя чрезвычайно способным. Увлекается социалистическими идеями, "хождением в народ"… Да, мой подзащитный наверняка натура честная, свободолюбивая, ранимая несправедливостью в любой форме. Нет, не увлечение, а неотвратимая тяга служить народу. Поэтому — перевод в медицинскую академию. Потом — лето 1875 года. Он принял решение, но действует один. Или, может быть, со своим товарищем Тютчевым, с которым, судя по материалам, вместе приехал в село Жорницы к брату Степану. Но на следствии говорить категорически отказывался. Вообще характерно: и на том следствии, и сейчас он очень осторожен в показаниях, когда речь заходит о его друзьях или соратниках. Никого не выдать случайно ни словом, ни намеком, ни полунамеком — вот железное правило Николая Кибальчича.

Хорошо, хорошо, что же дальше?"

Перейти на страницу:

Все книги серии Пионер — значит первый

Похожие книги

Степной ужас
Степной ужас

Новые тайны и загадки, изложенные великолепным рассказчиком Александром Бушковым.Это случилось теплым сентябрьским вечером 1942 года. Сотрудник особого отдела с двумя командирами отправился проверить степной район южнее Сталинграда – не окопались ли там немецкие парашютисты, диверсанты и другие вражеские группы.Командиры долго ехали по бескрайним просторам, как вдруг загорелся мотор у «козла». Пока суетились, пока тушили – напрочь сгорел стартер. Пришлось заночевать в степи. В звездном небе стояла полная луна. И тишина.Как вдруг… послышались странные звуки, словно совсем близко волокли что-то невероятно тяжелое. А потом послышалось шипение – так мощно шипят разве что паровозы. Но самое ужасное – все вдруг оцепенели, и особист почувствовал, что парализован, а сердце заполняет дикий нечеловеческий ужас…Автор книги, когда еще был ребенком, часто слушал рассказы отца, Александра Бушкова-старшего, участника Великой Отечественной войны. Фантазия уносила мальчика в странные, неизведанные миры, наполненные чудесами, колдунами и всякой чертовщиной. Многие рассказы отца, который принимал участие в освобождении нашей Родины от немецко-фашистких захватчиков, не только восхитили и удивили автора, но и легли потом в основу его книг из серии «Непознанное».Необыкновенная точность в деталях, ни грамма фальши или некомпетентности позволяют полностью погрузиться в другие эпохи, в другие страны с абсолютной уверенностью в том, что ИМЕННО ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Александр Александрович Бушков

Историческая проза
Александр Македонский, или Роман о боге
Александр Македонский, или Роман о боге

Мориса Дрюона читающая публика знает прежде всего по саге «Проклятые короли», открывшей мрачные тайны Средневековья, и трилогии «Конец людей», рассказывающей о закулисье европейского общества первых десятилетий XX века, о закате династии финансистов и промышленников.Александр Великий, проживший тридцать три года, некоторыми священниками по обе стороны Средиземного моря считался сыном Зевса-Амона. Египтяне увенчали его короной фараона, а вавилоняне – царской тиарой. Евреи видели в нем одного из владык мира, предвестника мессии. Некоторые народы Индии воплотили его черты в образе Будды. Древние христиане причислили Александра к сонму святых. Ислам отвел ему место в пантеоне своих героев под именем Искандер. Современники Александра постоянно задавались вопросом: «Человек он или бог?» Морис Дрюон в своем романе попытался воссоздать образ ближайшего советника завоевателя, восстановить ход мыслей фаворита и написал мемуары, которые могли бы принадлежать перу великого правителя.

А. Коротеев , Морис Дрюон

Историческая проза / Классическая проза ХX века