Тридевять земель

В эркере напротив, отдёрнув занавеску, показалась нарядная барышня, быстро глянула в окно и снова скрылась в ярко освещённых покоях. Сергей Леонидович вздохнул и обратился к своим запискам.

"Здесь нам опять придётся обратиться к самому проницательному из исследователей русской народной жизни – Глебу Успенскому, – продолжил он. – "Природа, – пишет Глеб Успенский, – вкореняет в сознание человека идею о необходимости безусловного повиновения, и эта идея является как нечто неизбежное, неотвратимое, как нечто такое, чего нельзя ни понять, ни объяснить, против чего немыслимо протестовать. Спрашивается, может ли Иван Ермолаевич, получающий знания непосредственно от природы, иметь хотя малейшую тень сомнений в неизбежности самой абсолютнейшей, самой прихотливой, а главное, ничем не объяснимой власти?.. Построенная на таком прочном, а главное, невыдуманном основании, как веления самой природы, миросозерцание имярек, создавшее на основании этих велений стройную систему семейных отношений, последовательно, без выдумок и хитросплетений, проводит их в отношениях общественных. На основании сельскохозяйственных идеалов деревенский человек ценится во всех своих общественных и частных отношениях; на них построены отношения юридические, а опытом, вытекающим из них, объясняются и оправдываются и высшие государственные порядки."

"Естественный коммунизм" первичных земледельческих групп иногда в последние годы описывался, преимущественно русскими писателями, в виде раннего проявления самых развитых и резких демократических теорий, – пишет Мэн. – По моему мнению, нельзя представить себе более ошибочного взгляда на этот вопрос. Если только вообще могут быть употребляемы такие выражения, как аристократический и демократический, то мне представляется весьма вероятным, что изменение и частое распадение сельских общин везде обусловливалось, по большей части, успешною борьбой демократии против аристократии. Объяснение сравнительно резкого отклонения русских сельских общин от того типа, который, как можно предположить, представляло их первичное состояние, следует, по моему мнению, искать в древнем русском обычае колонизации, благодаря которому массы людей постоянно должны были покидать прежние жилища, чтобы поселиться где-нибудь в необъятных пустынях…"

* * *

Работу его прервал Михаил Константинович, пригласивший к столу.

Лановичи держали большой, обеспеченный и открытый дом, хотя жили в квартире, а домом называли эту квартиру в старосветском смысле. Редкий вечер не обходился без ужина с гостями. Сергей Леонидович, сам того не чая, окунулся в самую гущу передовой жизни, которую с условной оговоркой можно было назвать жизнью полусвета. Возвращаясь после своих занятий, нередко он заставал в столовой целое общество, и неизменно делался на некоторое время центром всеобщего внимания. Впрочем, за обсуждением Думских новостей о нём скоро забывали.

То являлся какой-нибудь знаменитый профессор – преподаватель курсов Герье, то известный адвокат посвящал коллег в подробности текущего процесса, к которому было приковано внимание общества, то Лиза являлась в сопровождении провожатого – как правило это были студенты, но однажды она пришла с морским офицером, – дальним родственником по матери.

Мичман Плеске пребывал в благородном негодовании. Ему показалось, или и в самом деле так было, что на Невском он встретил бывшего адмирала Небогатова, преспокойно делавшего покупки. Заключенные в Петропавловской крепости бывшие генерал Стессель, адмирал Небогатов и офицеры сдавшихся неприятелю судов были освобождены по амнистии почти три года назад, когда правительство пришло к выводу, что острота политического положения в стране миновала и дело о Цусиме уже можно предать забвению.

Происшествие с Плеске подало повод к разговорам о делах уже минувших. Константин Николаевич никак не мог себе объяснить, почему Рожественский, моряк чрезвычайно опытный, полез в Цусиму, а не обошел Японию с востока через Лаперузов пролив, и мичман задавался тем же вопросом. Сергей Леонидович, хотя и совершенно не был специалистом в морской тактике, всё же помнил, интересуясь делом брата, некоторые весьма дельные рассуждения в печати, авторы которых убедительно доказывали, что и этого Рожественский сделать не мог. Но он, слушая мичмана, хранил угрюмое молчание, изредка поглядывая на Лизу.

– "Новое время" писало… – решился было он прервать свое молчание, как его возмущенным вопросом осадила Лиза:

– Как?! – возмутилась она. – Вы читаете "Новое время"? Но там же Буренин!

Сергей Леонидович пожал плечами.

– Но живете же вы в России, – не растерялся он, – а ведь здесь – проклятый царизм.

– Здесь не социалисты-революционеры, – недовольно напомнил Михаил Константинович.

– Полноте. На полдороги всё это уже не остановится. – Сергей Леонидович только махнул рукой.

– Боже, Царя храни, – не то в шутку, не то всерьёз промурлыкал Михаил Константинович.

– Вы, должно быть, полагаете, что в деревнях люди слабоумны? – сухо сказал Сергей Леонидович. – Что бы вам ни вздумалось им сказать, всё сойдет!..