Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Нам удалось обнаружить другой источник информации Ришелье — турецкий. Дело в том, что первым, кому сообщили в Москве о решении нарушить перемирие с Польшей, был турецкий посол грек Фома Кантакузин, который тотчас и повез это известие в Турцию (1628 г.). А в Константинополе при дворе султана Мурада IV не было тайн от тех, кто умел платить. Таковым прежде всего являлся постоянный французский посол в Турции Сези. Выдержки из донесений Сези в Париж за 1620–1627 гг., извлеченные из архива французского министерства иностранных дел[153], показывают отличную осведомленность этого французского агента в политике Москвы, а следовательно, и осведомленность в ней парижского правительства. К сожалению, именно интересующее нас донесение Сези за 1628 г. не опубликовано и, по-видимому, вообще отсутствует в архиве. Мы можем только догадываться о нем.

Шарнасе, выполнивший по пути ряд дипломатических поручений в Германии, прибыл в лагерь Сигизмунда III под Мариенбургом в середине июля 1629 г. В это же время туда пришли сведения из Дании о миссии Деэ де Курменена, который отплыл из Дьепа 6 июня и 29 июня высадился в Дании, где его пребывание было отмечено с большой торжественностью[154].

Таким образом, обе составные части «мастерского хода» Ришелье одновременно оказали воздействие на политику Сигизмунда III.

Шарнасе был сначала принят поляками недружелюбно; под предлогом спора о титулах и полномочиях его не допускали к королю. На него посыпались упреки в том, что его государь, т. е. король французский, выставляя себя другом Польши, одновременно послал Деэ в Москву поднимать на Польшу московского царя. Шарнасе парировал этот упрек заготовленным ответом: миссия Деэ в Москву преследует чисто торговые цели[155]. Правдоподобие этого тезиса было, по-видимому, предметом особенных забот в Париже: Деэ де Курменену были в самом деле даны, кроме политических, весьма обширные торговые поручения. Более того, в глазах общественного мнения его поездка в Москву была вообще всего лишь ответом правительства на упомянутую докладную записку о затруднениях в торговле с Московией, врученную Ришелье группой французских купцов в предшествовавшем 1628 г.

[156] Все это лишало поляков формального права на какие-либо упреки. Но, разумеется, ничто и не препятствовало им все же догадываться о политическом содержании миссии Деэ.

И эта миссия, и информация, доставленная Шарнасе, крайне взволновали польское правительство. Но оно не сразу сдалось. Пока Шарнасе задерживали бесконечными препирательствами, в Москву был стремительно пущен пробный дипломатический шар. Об этом мы узнаем из грамоты Михаила Федоровича Густаву-Адольфу: в июле 1629 г. на русскую границу под Вязьмой вдруг явились два польских посланника для восстановления польско-русских дипломатических отношений, прерванных еще с 1622 г. Посланники заявили, что за ними следует «великое посольство» польского короля. Несомненно, это было попыткой Сигизмунда III парировать удар или, по крайней мере, окончательно выяснить положение. Вторая цель, безусловно, была достигнута: не только «великое посольство» не было принято, но с посланниками не стали и разговаривать, им отказали в аудиенции в Москве и приказали немедленно покинуть территорию Московского государства[157]

.

Тем временем Шарнасе, потеряв терпение, в конце июля уехал в шведский лагерь, почти отчаявшись в успехе. Но 1 августа, по-видимому, тотчас по возвращении посланников из-под Вязьмы, он вдруг был срочно вызван письмом обратно в польский лагерь и милостиво принят Сигизмундом III — все дипломатические препятствия сразу рухнули. 6 августа начались мирные переговоры[158].

В самом деле, Сигизмунду III ничего не оставалось, как довериться Шарнасе и согласиться на перемирие со Швецией. Более того, он теперь проявляет нетерпение, все большую поспешность и уступчивость при переговорах. Он согласился оставить Швеции на время перемирия почти все Балтийское побережье, принадлежавшее Речи Посполитой. Переговоры происходили весь август, прерываемые еще военными действиями, и в сентябре 1629 г. увенчались заключением Альтмаркского перемирия[159]. Следует упомянуть, что английский посредник Томас Ро, подоспевший в конце августа, старался очернить перед поляками своего конкурента Шарнасе именно тем, что было тому на пользу, — разоблачениями о миссии Деэ в Москву.

Согласие Густава-Адольфа на перемирие было достигнуто отчасти с помощью той же миссии Деэ в Москву. Это посольство укрепляло надежду, что русско-польская вражда будет активизирована, и Швеция сможет без оглядки, никого уже не опасаясь, ринуться в великую битву с Империей. Именно с такой перспективой Густав-Адольф пошел на Альтмаркское перемирие. Впрочем, он и без французской помощи уже имел к этому времени обещание Московского государства начать войну против Польши.