Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Особый интерес представляет пространный наказ, который, по-видимому, еще дополнялся по ходу переговоров с де Вержье. Мы уже останавливались на его содержании[695]

. Как источник самый широкий интерес представляет та часть наказа, которая содержит официальную концепцию истории Московского государства со времени смерти Ивана Грозного. История «смутного времени» предстает здесь в трактовке русского двора, ставшей впредь канонической. Красной нитью проходит тема о польско-литовской интервенции и последовавшей затем враждебности между освободившимся Московским государством и Речью Посполитой. Враждебность же к германскому императору освещается как чисто производная, поскольку император Фердинанд II действовал в качестве союзника польско-литовского короля Сигизмунда III и вместе с тем как недруг шведского короля Густава-Адольфа. Далее подробно мотивируется возникновение русско-польской Смоленской войны с ссылками на все, что уже было выяснено по этому вопросу в русско-шведской дипломатической переписке. Поскольку царь уже начал военные действия, шведский король призывается не медлить с выступлением. При этом, как нечто договоренное, напоминается, что, если Густав-Адольф займет какие-либо польско-литовские города «на сей стороне» (т. е. на московской) реки Двины, пусть ими «поступится» в пользу царя, «а которые городы… поемлет по ту сторону реки», те останутся за его шведским королевским величеством. Со своей стороны царь уже оказал давление на султана Мурада IV, на крымского хана Джанбек-Гирея и на своих сторонников в Польше и Литве, чтобы Густав-Адольф был провозглашен польским королем.

Этот план реорганизации Восточной Европы тесно связан в наказе с концепцией нынешнего международного положения Московского государства. Наряду с традиционными оценками отношений с Англией, Францией, Данией, Голландией, наряду с резкой формулировкой об отсутствии сношений и о враждебности с германским императором и римским папой как врагами всех истинных христиан, большое внимание уделено положению Московского государства среди государств и народов Азии. Тут особенно подчеркивается дружественное сотрудничество с соседними мусульманскими государствами — Турцией, Персией, Крымом. Важное значение придается покорности царской воле обширнейших земель и народов далеко на восток от Москвы: «Большие нагаи, и Казыева улуса, и горские черкесы и кумыки во всей царского величества воле, а служат государю по-прежнему и николи от царской (милости отступны не бывали; в Сибири устроены городы многие, и всякие служилые и жилецкие люди пожалованы денежным и хлебным жалованием, и пашни устроены великие, и живут служилые и жилецкие люди в тишине и в покое, а ц. в-ву служат и дань сибирских людей идет многая — соболи, и лисицы, и белки, и иная мягкая рухледь».

Удивительно широко окинут взором весь евразийский мир, к которому Московское государство имело то или иное касательство. Только дальневосточные государства остались вне поля зрения. Но дело их здесь прямо и не касается.

В наказ явно вклеены отрывки из проекта де Вержье[696]

. Второй из них даже прибавлен уже после подписи думного дьяка Ивана Гавренева. Он озаглавлен «О тайном договоре и укреплении с королем». Тут и расшифровка взаимных военных обязательств: если один из союзников «понаклонится», то другой обязан его «исправить». Тут и дальнейшее уточнение будущей границы Московского государства (она должна пройти по Западной Двине, Неману, Днепру, с выходом в Черное море); и идея о том, что после установления новых рубежей на землях Польско-Литовского государства Московскому государству Швецией обеспечивается полная свобода распространения владений на восток («к восточной стороне»). Договор о союзе и дружбе останется обязательным не только для подписавших государей, но и для их наследников[697].

Как уже показано выше, все это было наперед согласовано через посредство тайного дипломатического агента Жака Русселя. Он же был инициатором и творцом как большинства деталей, так и формулировок в этих секретных дополнениях к наказу и в дополнениях, включенных в основной текст. Каковы были собственные мотивы и политические идеи Жака Русселя, рассмотрено нами в другой связи[698]. Но бесспорно, что никаким гипнозом он не мог бы навязать свои концепции руководителям двух могучих государств, если бы не угадал и не конкретизировал их собственные концепции и глубокие интересы.