Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В наказе «Великому посольству» Б. И. Пушкина с товарищами одновременно звучит и тревога по поводу верности Швеции союзническому долгу. Конечно, перспектива получения польско-литовской короны и западной половины Польско-Литовского государства представлялась важной побудительной причиной для верности Густава-Адольфа этому союзу. Но в Москве знали, что он охотится в Германии за другой, еще более заманчивой короной — императорской, знали и то, что в Швеции часть олигархии настроена против присвоения каких-либо иностранных корон королем, который сделался бы таким образом слишком независимым. Наказ определенно предвидит возможность шведско-польского сговора. С одной стороны, тут подобрана информация для передачи шведам о полном единстве и неразрывности политики германского императора и польского короля. С другой стороны, при заключении договора оба государя должны поклясться «от общих своих недругов — от польского королевича Владислава и брата его Казимира и от иных их братьев, кто из них будет на польском и литовском королевстве — не принимать никакого нового перемирия, ни мира без общего совета»[699]. Наконец, послам предписывается во время их пребывания в Швеции и в Германии тайно проведывать, среди прочего, были ли сношения у Густава-Адольфа с королем Сигизмундом III или после его смерти — с польско-литовским сеймом.

В дополнении к наказу содержится и дипломатическая контругроза: намерение не принятого Москвой посольства Гнезненского архиепископа якобы состояло в том, чтобы ценой возврата Москве захваченных русских городов остановить русско-польскую войну, а всю польско-литовскую армию послать в помощь императору против шведов[700]. Действительно ли у Московского государства имелась такая информация или это была только догадка? Во всяком случае именно этот прогноз и подтвердился впоследствии. Здесь он выдвинут лишь как средство давления на шведскую сторону. Это был тонкий и умный замысел — не только парировать такой угрозой шведско-польское примирение, но и понудить Густава-Адольфа не слишком увлекаться войной о императором, а поспешить обрушиться на Польшу: ведь Москва может развязать ей руки.

11 октября 1632 г. были подписаны: верительная грамота послам; грамота к датскому королю Христиану IV на случай, если послам придется ехать через его владения; такая же грамота германским князьям и городам; сопроводительное письмо Филарета Никитича Густаву-Адольфу, где он, маскируя свою истинную роль, выражает лишь свою радость по поводу союза своего сына со шведским королем[701]

. Послам были вручены примерные образцы тех грамот, на которых Михаил Федорович и Густав-Адольф будут целовать крест, т. е. проект договора о союзе на указанных выше условиях[702].

В столбце имеются любопытные вопросы послов по неясным для них пунктам, сформулированные, скорее всего, до окончательного оформления наказа с описанными выше дополнениями. Суть этих вопросов состоит в неясности наказа касательно прежних проектов Густава-Адольфа. Как быть, если он будет по-прежнему ссылаться на свою связанность войной с императором, если снова ограничится предложением нанять на царские деньги войско и послать его с запада на Польско-Литовское государство? А если послы будут настаивать, что ему надлежит («податно») вторгнуться в Польско-Литовское государство в помощь царю, он ведь может возразить, что в свое время, корда он воевал с Польшей, царю тоже надлежало («податно») послать туда своих воевод с войсками, — что на это отвечать? Ответов в столбце нет, но, видимо, эти вопросы считались пройденным этапом, и перед «Великим посольством» ставились задачи более высокого политического порядка.

«Великое посольство» выехало из Москвы в конце октября 1632 г. В Новгороде оно задержалось из-за болезни сына посла Горихвостова и возобновило следование 22 ноября. Из Орешка был отправлен в Москву гонец со второстепенными путевыми делами 3 декабря, а 14 декабря он выехал из Москвы с ответной грамотой.

В одном из последующих писем послы сообщают в Москву итоги своих расспросов о наиболее волновавшей их стороне дела. От встреченных в пути сыновей удисвальдского губернатора они узнали: после смерти польского короля Сигизмунда III его сыновья прислали к Густаву-Адольфу в Германию послов, именуя его в грамотах полным титулом и отказываясь в его пользу от династического спора о шведской короне; те же послы привезли приглашение Густаву-Адольфу приехать в Польшу на церемонию погребения его кузена Сигизмунда III и коронацию королевича Владислава; Густав-Адольф ответил письменно Владиславу с братьями, что не может приехать из-за войны о императором, и направил к ним послом шведского вельможу Стенболка (?)[703] с тремя спутниками, которые отбыли из Швеции через Ригу в Польшу за три недели до рождества, т. е. в начале декабря 1632 г.; но неизвестно, имеют ли эти послы еще какие-либо поручения[704]. Позже эти сведения были подтверждены шведской стороной[705]. Это не могло не усилить тревожных предчувствий.