Тринадцать подвигов Шишкина

– До свидания, – выдавил донельзя смущённый из-за зажатой в руках банки Шишкин и забрался в кабину как-то совсем кособоко. А может, его смущение и не из-за банки возникло, а от лёгкого взмаха девичьей руки на прощанье?

Кущин стукнул по кругляшу клаксона, «газон» коротко вякнул и, огибая коровник, осторожно сполз с бугра на дорогу.

Набрав скорость, Кущин, наконец-то внёс Шишкину ясность в состоявшееся знакомство, прокричав:

– Авдотья Павловна – наша гордость. Герой Социалистического Труда! Да!.. И депутат ещё. Самого Верховного Совета РэСэФэСээР! Чуешь, Сергеич, какие у нас люди?!

– Чую! – прокричал в ответ Шишкин.

Его снова окатил горячий сладкий озноб от поцелуя Танечки-синеглазки и её шёпота. И вся верхалейская картинка поблекла.

– …А на этих свиристёлок, Сергеич, вниманья не обращай! Кашуланские – они завсегда самые дерзкие в округе. Но и самые приглядные! – Кущин бросил на Александра такой красноречивый взгляд, что Шишкина вновь бросило в жар: «Таня… Таня Михайлова…»

Кущин высадил Александра у его калитки и умчался.

Шишкин опять минут десять обхлопывался у крыльца от жирной пыли, поплескался рукомойником, отмывая лицо, уши и шею. Потом уселся за стол, налил кружку молока, выпил залпом, налил ещё и уставился в окно. С двояким чувством. Ситуация с Катей Либятовой и – противоположная – с Танечкой Михайловой, совершенно выбили его из колеи. Лишь через какое-то время Александр почувствовал, что озяб, растопил печку и печально оглядел четыре жалких полена на железном листе перед печкой. «Вот заодно и согреюсь», – безрадостно подумалось.

Надел старую куртку, специально припасённую для хозработ, выволок из кладовки колун и с отвращением предстал перед ворохом чурок во дворе.

– Тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Вскоре озноб улетучился. Между лопаток струился пот. И струился куда обильнее, чем прибывала кучка поленьев. В голову же лезла всякая белиберда.

Ага, вот он заявляется в этот самый Кашулан и рыщет синеокую Танечку. Интересно, как бы это выглядело? Стоит посреди улицы и оглашает оную зазывными воплями? Или устраивает подворный обход? Точно – полный балаган!.. По закону бутерброда, первыми на этот «вечный зов» должны откликнуться его дражайшие подопечные. Сбегутся на потеху, ну а следом и мужички подтянутся. С кольями, например… А кто в девятом кашуланские? Поимённо, хоть пытай, Александр ещё никого не запомнил, но вроде бы три или четыре девчонки по списку из Кашулана. Михайлова… Интересно, а вот две тёзки-пятиклашки имеют к ней какое-то отношение?.. Нет, понятно, в дочки большеваты, да и чмаровские они, но, может, родня какая-то – в соседних деревнях-сёлах родственные связи всегда переплетаются…

– Тюк, тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Нет, ты посмотри, какая гнусная чурка! Александр бросил колун, который, естественно, по-прежнему отдавал в руки «электричеством», и поплёлся в дом, проверить печку.

За чугунной дверцей весело плясал и гудел огонь, на кухне заметно потеплело. Подбросив пару поленьев в ненасытную печную утробу, Шишкин вернулся во двор, опять взялся за колун, отыскивая в куче чурку попроще.

– Тюк, тюк, бух! Тюк, тюк…

– Мля! О-ох!!

Колун вывернулся из рук и съездил по ноге. Хорошо, что вывернулся – приложился плашмя, а то бы было сейчас делов…

Продолжать трудотерапию расхотелось окончательно. Подхватив с пяток поленьев и, конечно, ненавистный колун, Шишкин поковылял в дом. Разулся, осмотрел ногу. Видимо, синяк будет изрядный. М-да-с…

Травматическое завершение хозяйственных работ как-то и вовсе затушевало все впечатления воскресного утра. Частично и минувшей субботы, из-за чего Шишкин и не выспался перед поездкой в Верх-Алей.

Кстати, вернувшись из поездки, он долго и внимательно разглядывал свою физиономию в зеркале. «Морда лица» не имела ничего общего с медальными профилями и шармом кинематографических любимцев женщин, всяких ален делонов и вячеславов тихоновых. И что же тогда субботняя незнакомка, и что же тогда кашуланская Танечка? Или такая на селе голодуха до мужского полу? Странное, но вообще-то… обнадёживающее явление! Последняя мысль рассмешила и вернула в привычно-оптимистичное расположение духа.

Вернула до той минуты, пока незадачливый Железный Дровосек не съездил себе по ноге колуном…

– Александр Сергеевич! Александр Серге-е-евич! – раздалось за кухонным окном.

«Тьфу ты чёрт!» – Шишкин подбросило на табуретке.

Но за окном широко улыбалась школьная повариха баба Женя.

Шишкин сунул копыта в тапочки и с радушной улыбкой прошкандыбал на крыльцо.

– Добрый день, баба Женя! Что-то случилось?

– Да нет, что вы! – На лице бабы Жени царило крайнее смущение. – Я тут вам молочка принесла и хлеба домашнего. Вчера напекли с Лизаветой… Дай, думаем, молодого учителя угостим.

Баба Женя смутилась ещё больше и протянула Шишкину корзинку, обвязанную чистой белой тряпочкой.

– Уж не обессудьте, молочко утрешнее… А хлеба небось вы такого в городе и не едали. Лизавета моя – большая мастерица хлеба выпекать… И ржаной на поду, и пашаничный, и всяку сдобу…

– И как вы, баба Женя, угадали? Люблю ржаной да с молоком! Вот спасибо!

– Но и славно. Кушайте на здоровье!