Тройка мечей

Тирта ощутила исходящий от птицы поток энергии. Ей с трудом верилось, что от такого маленького тела, от существа, не обладающего, по мнению большинства людей, ни разумом, ни целеустремленностью, может исходить подобный призыв, – а это был именно призыв! Она в изумлении смотрела на сокола, а потом осознала, что к потоку энергии, которым управлял черный крылатый летун, присоединился второй. Как человек мог бы обратиться к товарищу за помощью, так ныне сокол черпал силу у сокольника.

Она сперва ощутила движение и лишь потом увидела, что делает ее спутник: он извлек из ножен свое оружие Силы, взял его за клинок и вытянул руку так, чтобы навершие рукояти оказалось над ребенком, лежавшим на руках у Тирты. Тусклый самоцвет ожил, в глубине у него вспыхнула искра и стала расти. Это впечатляло даже сильнее и внушало больший трепет, чем свет, вспыхнувший на каменной стене долины. Сейчас она чувствовала покалывание не только в руке, но и во всем теле.

Тирта решительно успокоила свой разум и заставила себя помогать птице, поддерживая по мере возможности призванную соколом Силу. Она чувствовала, как энергия подобно стреле вонзается в плоть, старается добраться до сердца, ищет внутреннюю суть невидимого ребенка, чья голова лежит на груди у Тирты.

Внутрь и внутрь! Тело в ее руках конвульсивно дернулось, и девушке пришлось сжать заколдованного ребенка сильнее, почти до синяков, чтобы он лежал неподвижно. Потом раздался тонкий крик. Крик боли? Ужаса? Того и другого?

Но птица продолжала наращивать поток Силы, сокольник подпитывал ее, а самоцвет сверкал.

Они прилагали все усилия, но не могли пройти глубже, не принеся с собой смерть, ибо закрывшийся от мира ребенок бежал от их поиска.

И снова маленькое тельце изогнулось на руках у Тирты. Невидимый кулачок ударил ее в грудь. Хныканье стало сильнее. Девушка попыталась отыскать невидимый рот на вертевшейся из стороны в сторону головке и зажать его ладонью: мало ли кто может услышать их в этих опасных холмах.

Навершие рукояти сверкало теперь так ярко, что Тирта не решалась смотреть на него. Кому принадлежал этот меч и какое колдовство в него вложили при создании?

Потом сокол хрипло закричал. Тирта чувствовала, что его силы стремительно тают. Ребенок у нее на коленях продолжал вырываться. Теперь девушка ощущала не просто жизнь, почти что подошедшую к грани исчезновения, но и всепоглощающий, чудовищный страх, который черной тучей поднимался к ней, чтобы ошеломить и подавить ее разум.

А потом…

Она увидела у себя на руках ребенка. Ужас превратил его лицо в уродливую искаженную маску; возможно, дитя от страха потеряло рассудок. Тирта призвала на помощь все свои целительские навыки, стараясь передать малышу спокойную уверенность – значительную часть своего Дара. Она заставила себя представить просторный луг, яркий, залитый солнцем, и небо, на котором не было ни тучки. И по этому лугу, не ведающему страха, радостно бежал ребенок, которого она держала на руках, – теперь, когда она наконец его увидела, она смогла и представить его.

Тирта сражалась изо всех сил, стараясь удержать это видение, сделать его отчетливее, позволить ему заполнить ее разум и излиться наружу.

– Не бойся. – В ней нарастал незримый ритм, заклинание без слов. – Безопасность, безопасность, страха нет, безопасность.

Для нее больше не существовало ни птицы, ни человека – лишь несчастное дитя, которое она держала и пыталась успокоить.

– Безопасность, страха нет, безопасность.

Широкий луг, цветы – она представила их такими, чтобы их красота притягивала взгляд, чтобы они могли привлечь и удержать даже самое непрочное внимание, – безоблачное небо…

– Свобода, страха нет.

Напряженное, оцепеневшее тело у нее на руках начало расслабляться. Быть может, плоть, перенесшая слишком много испытаний, расслабилась, расставаясь с жизненной сутью? Может, ребенок испытал слишком сильное потрясение, когда его вывели из выбранного им убежища? Тирта не знала.

– Безопасность… безопасность… – Тирта пыталась усилить поток уверенности, как сделала бы с раненым животным, как делала в прошлом, пытаясь исцелить или успокоить.

Крепко зажмуренные глаза медленно открылись. Они были темно-серыми, и Тирта сразу узнала этот взгляд. Кровь ее народа. Ребенок действительно принадлежал к Древней расе.

Рот, совсем недавно издававший жалобные крики, приоткрылся. С искусанных губ в пятнышках засохшей крови – она собралась в уголках рта и испятнала маленький подбородок – сорвался вздох.

Теперь Тирта осмелилась попытаться проникнуть в сознание ребенка напрямую. Оно оказалось свободно и сохранило рассудок! Тирта и надеяться не смела на такую удачу.

С радостным возгласом она крепко обняла найденыша и невнятно забормотала что-то, изливая облегчение и благодарность.

А потом ее сознание пронзило слово, такое ясное и отчетливое, как будто ребенок произнес его вслух, – ее неумелые попытки никогда не породили бы такого контакта.

– Герик!

И вместе с этим именем вспыхнул страх – так дрова, подброшенные в костер, заставляют огонь разгореться с новой силой.