Тропы вечных тем: проза поэта

А после как-то шёл он со школы домой и заметил Пахомыча за рулём машины. Попросил подвезти. Так и разрешилось знакомство.

Пахомыч — мужчина далеко за сорок лет. До войны жил с семьёй: женой и двумя малышами. Но дети в сорок втором попали под бомбёжку, не осталось от них ни кусочка. А контуженную жену отправили в госпиталь в Сибирь, и там она, как выяснилось, [вышла замуж] умерла. Остался Пахомыч один. Жил у одной вдовы. Это всё Володька узнал косвенным путём. Сам Пахомыч об этом никогда никому не рассказывал…

А машина шла… Сначала около двадцати километров мчались по ленточному шоссе, а потом свернули на корявую глинистую дорогу. В ноздри потоком били переспелые, столетние запахи леса. На отдельных ухабах машину здорово подбрасывало, но Володька не замечал этого. Он смотрел. Интересно смотреть, как мимо, вздрагивая, бегут гудящие латунные стволы сосен, белые, как гуси, берёзы, и почти под колёса выпирают громадные подпалины рыжих глинистых обрывов.

В ложбине у прелого мостка через ручей остановились. Пахомыч направился к работающим неподалёку лесорубам справиться насчёт участка. Володька стал обозревать гору, у подошвы которой они стали. На склоне виднелись брёвна, сложенные штабелями. Штабеля походили на раскрытые пачки папирос…

Дальше всё шло обычно. Но тогда ещё, когда грузили в кузов брёвна, Пахомыч обратил внимание на густо темнеющее тучами небо.

Погодка как бы не подкачала, — разделил его опасения Володька.

Небо всё хмурилось. Набухали, тяжелели тучи, плотно начинённые взрывчаткой грома. Крепко сдавила яйцо солнца чёрная лапа туч. Брызнуло солнце ярким желтком и пропало. И рванули ветры предгрозья, белые струны первых дождевых струй.

А машина с четырьмя кубометрами леса только спускалась с горы в ложбину, где громко, взахлёб лопотал ручей. Когда переезжали через него, гнилой настил вдруг затрещал. Пахомыч еле успел дать задний ход. Треснувшая доска под собственной тяжестью окончательно разломилась и двумя концами упала в воду. Пахомыч выругался и, съехав задним ходом на берег, повёл машину через ручей по дну, по скользким леденцам гальки.

Дождь бушевал. Он превращал глинистую дорогу в жёлтое месиво. Он звонко клевал металлическую обшивку и, перемешанный с ветром, бил в закрытые стёкла. Дорога шла на подъём. Слева отвесная гора, справа медные подпалины обрывов. Под подпалинами — сосны, воткнутые в туман. И наверх от дороги тоже деревья. Машина ходила юзом, её заносило, она поворачивалась поперёк дороги, буксовала. Под конец ткнулась в лужу и окончательно застряла. Всё же Пахомыч не отпускал тормоз, так как машина могла съехать под сильный уклон задом и, набрав скорость, неминуемо кувыркнулась бы с кручи в парное молоко тумана на сосны.

Хлестал дождь. Остро блестел валежник корявых молний. Грохотало. Пахомыч темнел с каждой секундой, играл горохом желваков. Брови его круто сошлись на переносице.

— Бери лопату и вычищай путь, — перекрывая надрывистый рёв мотора, приказал он Володьке.

Володька торопливо открыл дверцу и вывалился из кабины прямо в лужу. В тот же миг промок до костей. Лязгая зубами от пронизывающего холодного ветра и дождя, он стал выбрасывать из-под колёс рыжее тесто разбухшей глины, чтобы обнажить сухую почву. Но тщетно: машина не трогалась с места ни на йоту, а Володька поскользнулся и упал. Рука попала прямо под самый бублик шины. Хорошо, что успел вовремя отдёрнуть.

— Ветки ломай! — ожесточённо выкрикнул высунувшийся из кабины Пахомыч. Мотор перегревался, грозил выйти из строя, из-под колёс, как из закипающего чайника, шёл пар, но мотор глушить было нельзя — машина покатилась бы под уклон.

Измазанный, закоченевший, Володька кинулся к торчащему на краю дороги кусту. Куст не поддавался, вырывался из рук, свирепо хлестал по лицу.

В конце концов по подостланным под колёса сучьям, веткам и серым кускам мергеля машина сдвинулась с места, вихляя, полезла вперёд… Уставший насмерть Володька дрожал в кабине, никак не мог успокоиться и перестать лязгать зубами.

Ехать становилось невозможно, но Пахомыч вёл машину, так как остановка была равносильна катастрофе. Приближался поворот — самое опасное место пути — там дорога сужалась и забирала ещё круче. Но от поворота до шоссе оставалось не больше двух километров.

Пахомыч до онемения в пальцах сжимал руль. Тягостное, недоброе предчувствие одолевало его.

И случилось.

Сразу же за поворотом машину круто развернуло к обрыву. Казалось, она уже летит в бездну. Володька хотел закричать, он вскочил, чтобы выпрыгнуть из машины.

— Сиди! — бескровным ртом прошептал Пахомыч и закусил губу. — Поздно.

Прыгать было некуда. Разве что в припадочную глубину обрыва.

Заднее колесо машины почти висело в воздухе, оно держалось на пяти сантиметрах глины. Ещё миг и! (Зачем-то перед Володькой в этот миг пронеслась вся его жизнь. Удивительно — миг — и вся жизнь; и мать, и отец, и школа, и даже его парта в классе, даже царапина на парте, маленькая царапина, похожая на обыкновенную царапину на руке. А может, это так показалось.)