Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Пуаро наклонился к ней.

— Именно этого я и хочу — знать. Видите ли, мистер Филип Блейк пишет для меня подробный отчет обо всем, что тогда случилось. То же самое обещал сделать и мистер Мередит Блейк. Вот если бы и вы…

Эльза Диттишем тяжко вздохнула.

— Эти двое! — с презрением сказала она. — Филип никогда не отличался острым умом. А Мередит вечно крутился возле Кэролайн. Впрочем, он был довольно славным малым. Но из их отчетов вы все равно ничего не узнаете.

Боже, совсем другой взгляд, мимика — на глазах Пуаро умершая женщина превращалась в живую.

— Хотите знать правду? — чуть ли не с яростью выпалила она. — Но не для этой вашей книжонки. Только чтобы вы поняли…

— Обещаю. Ни слова в книжонку — без вашего согласия.

— Мне хотелось бы написать правду… — Некоторое время она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она оттаяла, когда в ее жизнь неожиданно вторглось прошлое.

— Вернуться в прошлое… Объяснить вам. Как все это было: что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — О да. Это она убила его. Моего Эмиаса. Эмиас, OH хотел жить… наслаждаться жизнью. Разве ненависть может быть сильнее любви — настоящей любви, но ее ненависть была сильнее. Как и моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Она подошла к нему и в порыве волнения схватила за рукав.

— Вы должны понять — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я вам кое-что покажу.

Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.

Потом вернулась к Пуаро, держа в руках измятое письмо, на котором уже выцвели чернила. Она неловким жестом сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилось, как одна маленькая девочка однажды вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, найденную на пляже и ревностно хранимую. Точно так же эта женщина отошла в сторону и стала следить за ним. С гордым, но одновременно чуть испуганным видом она следила за тем, как он отреагирует на ее сокровище.

Пуаро развернул свернутый вчетверо листок.

Эльза, дивное мое дитя! Ты самое прекрасное из всего, что Господь создал на земле. Я люблю тебя, но боюсь, что испорчу тебе жизнь, — стареющий волокита с отвратительным характером, не знающий, что такое постоянство. Ты не должна мне верить, я не стою твоего доверия. Я далеко не лучший человек, но мне ниспослан дар. И самое лучшее, что есть во мне, я отдаю своим картинам. Я должен тебя предупредить, и я тебя предупреждаю.

Любимая моя девочка, ты все равно будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления и восторга. Я схожу с ума по тебе. Яне могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца дней моих.

Эмиас.

Чернила выцвели, бумага пожелтела. Но слова жили, полные трепета и огня… Как шестнадцать лет назад.

Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.

Этой женщины больше не существовало. Перед ним была юная влюбленная девушка.

И снова ему вспомнилась Джульетта…

Глава 9

Четвертый поросенок ложки не получил ни одной…

— Могу я спросить зачем, мосье Пуаро?

Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос, чувствуя, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.

Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем недорогие квартиры одиноким женщинам, и постучал в дверь с номером 584.

Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие хозяйственные надобности, обитала мисс Сесилия Уильямс.

Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.

На выкрашенных светло-серой клеевой краской стенах были развешаны несколько репродукций. Данте[119], встречающий Беатриче на мосту, картина, названная одним ребенком «Слепая девочка, сидящая на апельсине» и подписанная почему-то «Надежда»… Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией[120] копия «Весны» Боттичелли[121]. На комоде стояло множество выцветших фотографий, судя по прическам — тридцатилетней давности.