Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

— Я не это имела в виду, — замахала руками Анджела Уоррен, — попробую объяснить вам еще раз. Предположим, вы, человек по натуре добрый и приветливый, но — ревнивый. И предположим, когда-то вы в приступе ярости совершаете поступок, который мог бы привести к смерти человека. Что бы вы испытали? Ужасное потрясение, раскаяние и страх, наконец! Человек впечатлительный — а Кэролайн была на редкость впечатлительной — не способен забыть этот страх, стыд и раскаяние. Не думаю, что в ту пору я это понимала, но, оглядываясь назад, отчетливо вижу, что это было именно так. Кэро постоянно преследовало чувство вины. Раскаяние не давало ей покоя. Это видно по всем ее поступкам. Этим объясняется и ее отношение ко мне. Для меня она ничего не жалела. Я была в ее жизни на первом месте. Половина ее ссор с Эмиасом происходила из-за меня. Я ее ревновала к нему и делала ему всякие мелкие пакости. Однажды стащила пузырек кошачьей настойки, чтобы влить ему в пиво, в другой раз сунула в постель ежа… И Кэролайн всегда меня защищала.

Мисс Уоррен, помолчав, снова продолжила:

— Разумеется, она делала это напрасно. Я была ужасно избалована. Но это я так, к слову. Мы ведь говорим с вами о Кэролайн. Та вспышка ярости очень сильно повлияла на всю ее дальнейшую жизнь. Кэро всегда опасалась, что в запальчивости сотворит что-то ужасное. И предпринимала довольно необычные меры предосторожности. Так, например, она позволяла себе, как ни странно, быть несдержанной на язык. Она решила (и, по-моему, с точки зрения любого психолога, была совершенно права), что, выговорившись, сумеет выплеснуть накопившийся негатив. И по опыту убедилась, что этот метод себя оправдывает. Вот почему мне не раз доводилось слышать, как Кэро цедит сквозь зубы: «Ох, как бы я сейчас разорвала его на куски, а потом изжарила в кипящем масле на медленном огне». Или говорила мне или Эмиасу: «Прекрати действовать мне на нервы, а то убью». Она часто ссорилась с людьми и всегда срывалась на крик. Она знала, что легковозбудима, и намеренно давала этому возбуждению выход. У них с Эмиасом случались просто фантастические ссоры.

— Да, об этом многие свидетельствуют, — кивнул Эркюль Пуаро. — Что жили они как кошка с собакой.

— Именно, — подтвердила Анджела Уоррен. — Что и сбило с толку присяжных. А на самом деле, представьте, свидетельствовало об обратном. Конечно, Кэро и Эмиас ссорились! Кричали друг на друга, обзывали последними словами. Но никто никогда не обращал внимания, какое они при этом получают удовольствие. Поверьте! Им обоим все эти вопли и скандалы приносили удовольствие, они любили, так сказать, драматическую живость в своих отношениях. Большинство людей этого не переносят. Все предпочитают покой и тишину. Но Эмиас был художником. Он любил прикрикнуть, припугнуть, ради красного словца обидеть человека. Выпускал, так сказать, пар. Он был из тех мужчин, которые, потеряв запонку, делают из этого трагедию. Я понимаю, как странно это звучит, но для Эмиаса и Кэролайн их беспрерывные ссоры были в некотором роде развлечением — острой приправой к будням, за которыми следовали сладкие примирения.

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Если бы тогда меня не удалили из зала суда, я бы им все это объяснила. А меня даже не удосужились как следует выслушать. — Она пожала плечами. — Правда, не думаю, что мне бы поверили. И, если честно, тогда я не представляла себе все это так ясно, как теперь. Я всегда это чувствовала, но никогда особо не задумывалась о причинах столь бурных выяснений отношений и, уж конечно, не собиралась предавать огласке семейные тайны.

Она посмотрела на Пуаро.

— Вы, разумеется, понимаете, о чем я говорю?

Он энергично закивал головой.

— Конечно, мадемуазель. Есть люди, которым скучно, когда все вокруг идет своим чередом. Чтобы жизнь была полноценной, им требуется противостояние.

— Вот-вот.

— Позвольте мне спросить вас, мисс Уоррен, а какие чувства вы испытывали в ту пору?

Анджела Уоррен вздохнула.

— В основном смятение и беспомощность. Мне все это казалось кошмаром. Кэролайн вскоре арестовали — дня через три. Я до сих пор помню, как я негодовала, как возмущалась, как отчаянно — по-детски — надеялась, что все это нелепая ошибка, которая тотчас будет исправлена. Кэро же в основном волновалась за меня — она требовала, чтобы меня по возможности держали подальше от всего этого. Она почти сразу заставила мисс Уильямс увезти меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что моих показаний не требуется, меня постарались как можно скорее сплавить за границу. Я ужасно не хотела ехать. Но мне объяснили, что этого хочет Кэро и что если я уеду, то тем самым помогу ей.

Помолчав, она добавила:

— И я уехала в Мюнхен. Когда огласили приговор, я находилась там. Меня ни разу не допустили к Кэро. Она сама не хотела меня видеть. Это был, по-моему, один-единственный случай, когда она не сумела меня понять.