— Я не разделяю вашего мнения, мисс Уоррен. Посещение горячо любимого человека в тюрьме могло бы произвести тяжкое впечатление на юную впечатлительную душу. И ваша сестра не могла этого не опасаться.
— Возможно.
Анджела Уоррен встала.
— После вынесения приговора, когда мою сестру признали виновной, она написала мне письмо. Я никогда никому его не показывала. Мне кажется, я должна показать его вам. Оно поможет вам лучше представить, какой была Кэролайн. Если хотите, можете показать его Карле.
Она пошла к дверям, затем, остановившись, сказала:
— Пойдемте со мной. У меня в комнате есть портрет Кэролайн.
Секунду Пуаро стоял, не сводя глаз с портрета.
С художественной точки зрения портрет явно не был шедевром. Но Пуаро смотрел на него с любопытством. Разумеется, его мало интересовала художественная ценность. Он всматривался в чуть удлиненное, овальной формы лицо с округлой линией подбородка и кротким, даже робким выражением, свидетельствовавшим о натуре неуверенной в себе, эмоциональной, наделенной душевной красотой, но красотой неброской, стыдливой. Не было в этом лице той энергии и жизненной силы, которая чувствовалась в ее дочери, той силы и жизнелюбия, которые Карла Лемаршан, конечно же, унаследовала от своего отца. Женщина на портрете была существом куда менее удачливым и безмятежным. Тем не менее, глядя на нее, Эркюль Пуаро понял, почему не лишенный воображения Квентин Фогг даже спустя шестнадцать лет был не в состоянии ее забыть.
Появилась Анджела Уоррен — на этот раз с письмом в руке.
— Теперь, когда вы увидели ее, — тихо сказала она, — прочтите это письмо.
Он осторожно развернул листок, хранящий то, что написала Кэролайн Крейл шестнадцать лет назад.
Моя любимая малышка Анджела!
Тебе скоро станут известны дурные новости, и ты огорчишься, но, честное слово, не стоит. Я никогда тебе не лгала, не лгу и сейчас, когда говорю, что я по-настоящему счастлива, ибо испытываю истинную радость и покой, каких не знала до сих пор. Все хорошо, родная, все хорошо. Постарайся забыть прошлое, не надо жалеть обо мне, живи и будь счастлива. Ты сумеешь добиться многого, я знаю. Все хорошо, родная, я ухожу к Эмиасу. Мы будем вместе, я не сомневаюсь. Без него я все равно не могла бы жить… прошу тебя — ради меня будь счастлива. Сама я уже счастлива. Долги всегда нужно возвращать. Как хорошо, когда на душе покой.
Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды, прежде чем возвратил Анджеле.
— Чудесное письмо, мадемуазель, и по-своему необыкновенное. Весьма необычное, — сказал он.
— Кэролайн, — откликнулась Анджела Уоррен, — вообще была необыкновенной женщиной.
— Да, весьма оригинальная… Вы считаете, что это письмо свидетельствует о ее непричастности к убийству?
— Конечно.
— Ни одного прямого упоминания на этот счет.
— Кэро была уверена, что я не сомневаюсь в ее невиновности.
— Понятно… Но его можно рассматривать и как свидетельство ее виновности: только искупив вину, она обретет покой.
«Что совпадало, — подумалось ему, — и с ее поведением в зале суда».
В эту минуту он всерьез пожалел, что взялся за расследование этого дела. До сих пор и так все безоговорочно свидетельствовало о том, что Кэролайн Крейл виновна. А теперь это подтверждало и ее собственное письмо.
На другой чаше весов пока покоилась только твердая уверенность Анджелы Уоррен. Анджела, разумеется, очень хорошо знала Кэролайн, но ее уверенность могла быть всего лишь взглядом из прошлого — безоглядной преданностью молоденькой девушки, обожавшей свою старшую сестру.
Словно прочитав его мысли, Анджела Уоррен сказала:
— Нет, мосье Пуаро, я точно знаю, что Кэролайн невиновна.
— Видит бог, — живо откликнулся Пуаро, — как мне не хотелось бы убедить вас в противном. Но будем опираться на факты. Вы говорите, что ваша сестра невиновна. Что же тогда, по-вашему, произошло?
— Я понимаю, как трудно во всем этом разобраться, — кивнула Анджела. — Но как бы это невероятно ни звучало, думаю, Эмиас действительно покончил с собой, как и утверждала Кэролайн.
— По-вашему, он был способен на такое?
— Вообще-то нет.
— Однако же вам это не кажется — в отличие от ситуации с Кэролайн — таким уж невероятным?
— Нет, потому что люди часто совершают весьма странные поступки, порой совершенно несвойственные их натуре. Но я допускаю, что, хорошо зная этих людей, всегда можно найти объяснение их поступкам.
— А вы? Вы хорошо знали мужа своей сестры?