Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

— Сэр Эдвард Грей, — сказал я, — наш министр иностранных дел, был исключен из Оксфордского университета за неисправимую леность. Я слышал, что на герцога Веллингтона[73] учебники тоже наводили тоску. А вам не приходило в голову, мисс Гриффитс, что вы не могли бы сейчас ездить в Лондон поездом, если бы юный Джордж Стефенсон[74] активно участвовал в молодежном движении, а не болтался на кухне у матери, где исключительно из праздного любопытства наблюдал за свойствами кипящей воды?

Эме только иронично усмехнулась.

— У меня тоже есть своя теория, — продолжал я, входя в азарт. — Большей частью великих изобретений и гениальных открытий мы обязаны праздности, добровольной или вынужденной. Человеческий ум предпочитает питаться с ложечки чужими мыслями. Но когда он лишен этой пищи, он начинает, пусть неохотно, мыслить самостоятельно, а такое мышление, заметьте, весьма нестереотипно и может дать ценные результаты. Кроме того, — продолжал я, прежде чем Эме успела снова фыркнуть, — тут есть и эстетическая сторона.

Я извлек из письменного стола репродукцию с моей любимой китайской картины. На ней изображен старик, который сидит под деревом и делает из шнурка «корзиночку» на пальцах своих рук и ног.

— С выставки китайской живописи, — сказал я. — Меня она поразила. Взгляните на название! «Старик, предающийся праздности».

Но моя прелестная картина не произвела никакого впечатления.

— Всем известно, — сказала Эме, — что представляют собой китайцы.

— Вам не нравится? — спросил я.

— Откровенно говоря, нет. Признаться, я не очень-то интересуюсь искусством. А ваша позиция, мистер Бертон, это позиция большинства мужчин. Вы не хотите, чтобы женщины работали — боитесь конкуренции.

Я опешил. Так она, оказывается, феминистка!

Эме, вся раскрасневшись, продолжала настаивать на своем:

— Вы не допускаете мысли, что женщина тоже хочет иметь профессию? Вот и мои родители считали это блажью. Я так мечтала стать врачом. А они не пожелали оплачивать мое обучение. Хотя охотно делали это для Оуэна. А ведь из меня получился бы прекрасный врач, куда лучше, чем из Оуэна.

— Очень вам сочувствую, — сказал я. — Когда сильно чего-то желаешь…

Она тут же меня прервала:

— Я сумела это пережить. У меня есть сила воли. Я живу полной и активной жизнью, и совершенно ею довольна. Таких счастливчиков в Лимстоке очень немного. У меня масса дел. И я категорически не согласна с этим глупым старым предрассудком: будто место женщины — только ее дом.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Я имел в виду совсем другое. Меган как раз совсем не похожа на домоседку.

— Не похожа, бедняжка. Боюсь, что она так нигде и не найдет себе места. — Эме успокоилась и снова заговорила своим обычном тоном: — Ведь ее отец, вы же знаете…

Она сделала паузу, и я поспешил этим воспользоваться:

— Нет, не знаю. Все чуть не шепотом говорят «ее отец» и замолкают. Что же такое он натворил? И жив ли он?

— Этого я не знаю. И вообще ничего конкретного сказать не могу. Известно только, что он был совсем пропащий. Говорят, сидел в тюрьме. Он был не совсем нормален… Так что меня не удивляет, что и Меган не вполне…

— Меган вполне нормальна, — возразил я. — И я уже говорил, что считаю ее умной девушкой. И сестра моя того же мнения. Кстати, Джоанна очень полюбила Меган.

— Вероятно, вашей сестре здесь очень скучно.

По ее неестественно сдержанному тону я кое-что понял: Эме Гриффитс недолюбливала мою сестру.

— Мы все тут удивляемся, почему вы забрались в такое захолустье.

Это был вопрос, и я на него ответил:

— Предписание врачей. Мне велели уехать в тихое место, где никогда ничего не происходит. — Помолчав, я добавил: — Однако Лимсток оказался не таким уж тихим.

— Да уж, — озабоченно сказала она, собираясь уходить. — Этому надо положить конец. Мы не можем больше терпеть всю эту грязь.

— Разве полиция не принимает меры?

— Полиция полицией, но я считаю, что и мы все должны за это взяться.

— У нас для этого меньше возможностей.

— Чепуха! Мы наверняка гораздо сообразительней. Главное — решиться.

Коротко попрощавшись, она ушла.

Когда Джоанна и Меган вернулись с прогулки, я показал Меган мою китайскую картину.

— Изумительно! — сказала она восхищенно.

— Вот и я так считаю.

По уже знакомой мне привычке она наморщила лоб.

— Но это трудно, верно?

— Предаваться праздности?

— Нет, не предаваться праздности, а получать от нее удовольствие. Ведь для этого надо быть очень старым.

— Тут как раз и изображен старик, — сказал я.

— Нет, не в этом смысле. Не годами старый, а…

— Ты имеешь в виду, — сказал я, — что надо достичь определенного уровня культуры, чтобы уметь взглянуть на это именно так? Достичь утонченности мысли? Ну что же, я готов отточить твой ум, Меган. Прочту тебе сотню стихотворений, переведенных с китайского.

3

К концу того же дня я встретил на улице Симмингтона.

— Вы не возражаете, если Меган немного побудет у нас? — спросил я. — И Джоанне веселее. Ей иногда одиноко без друзей.

— Кто? Меган? Да-да, очень любезно с вашей стороны.