Войско Дмитрия росло. К нему отовсюду стекались шляхтичи – закованные в железо исполины на огромных конях, в сопровождении своих оруженосцев, и вольные казаки со всевозможных
Вскоре главная квартира была перенесена во Львов – поближе к русской границе. В городе немедленно начались буйства, грабежи и убийства. Жители жаловались королю на творимые воинством Дмитрия бесчинства и просили освободить их от присутствия «рыцарей». К их жалобам присоединились голоса Замойского и других недовольных. Король вынужден был уступить. По его приказанию был составлен строгий указ, предписывавший Мнишку распустить набранные отряды шляхты и казаков; ослушникам грозили кары, предусмотренные для мятежников и врагов государства. Но король почему-то забыл поставить на указе свою подпись – она появилась на нем только 7 сентября. Рангони, сообщив об этом своей свите, лукаво прибавил, что теперь королевский гонец, пожалуй, и не успеет вовремя во Львов. Он оказался прав: в день, когда король поставил свою подпись под указом, войско Дмитрия уже больше недели двигалось по направлению к русской границе.
X. Победы и поражения
В последних числах августа Дмитрий, простившись с Мариной, выехал из Самбора под Глиняны, где произвел смотр своему маленькому войску. Польские жолнеры – ядро армии – делились на несколько отрядов под началом полковников: Адама Жулицкого (800 человек), Станислава Гоголинского (1400), Адама Дворжицкого (400) и Неборского (250). Примкнувшие к ним казаки и русские насчитывали около двух тысяч человек.
Гетманом был избран Мнишек, который вместе со своим сыном Станиславом, несколькими другими родственниками, друзьями и Дмитрием составил главный штаб. Мнишек за свою жизнь не побывал ни в одном походе и теперь, удрученный подагрой, носил звание главнокомандующего лишь формально. Военные дарования польских полковников ограничивались личной храбростью. На деле всем распоряжался Дмитрий, с первых дней похода обнаруживший необычайную любовь к военному искусству.
Поход на Москву, предпринятый с такими жалкими силами, в военном отношении представлял собой чистейшее безумие. Парадоксальным образом именно это соображение мешает видеть в Дмитрии авантюриста-самозванца. Ведь не был же он, в самом деле, самоубийцей! Подобная решимость скорее говорит нам о непоколебимой уверенности в своей правоте, одержимости некоей идеальной целью, убежденности в том, что
25 августа войско двинулось в путь. Походный порядок был таков. В центре вокруг красного знамени с черным двуглавым ордом на золотом фоне шли главные силы пехоты и кавалерии во главе с Дмитрием и Мнишком. Справа ехали уланы, гусары и часть казаков, слева – остальные казаки; они же осуществляли разведку и прикрывали тыл.
Переправиться через Днепр предполагалось у Киева, где имелись паромы. Во владениях князя Острожского приходилось соблюдать повышенные меры предосторожности, – выставляя на ночь усиленные караулы и не расседлывая лошадей. Опасались враждебных действий со стороны сына киевского воеводы Константина Острожского, князя Януша, чьи отряды издали следили за движением войск Дмитрия. Впрочем, ничто не помешало Дмитрию войти в Киев. Городские власти приняли его весьма радушно. Католический епископ города, Христофор Казимирский, устроил в его честь званый обед. Дмитрий чувствовал себя в Киеве, как дома; город был хорошо знаком ему еще с того времени, когда он бродил по нему в монашеской одежде, затерявшись в толпе богомольцев. Он убедил капелланов осмотреть православные святыни и сам стал их гидом. Иезуиты уделили должное внимание храму св. Софии и Золотым воротам, но наотрез отказались входить в знаменитые пещеры Лавры, где хранятся останки умерших монахов, – святость этих мощей показалась им сомнительной.
В Киеве войско задержалось на три дня из-за того, что Януш распорядился отогнать паромы выше по реке. После того, как их пригнали назад, началась переправа, продолжавшаяся пять дней. Она прошла благополучно; утонул лишь один поляк, случайно упавший в Днепр. Киевляне помогали Дмитрию, чем могли. Он отблагодарил их, пожаловав городу право свободной торговли.