Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Мучая, казня и ссылая в Сибирь недовольных, Борис одновременно обнаруживал свой страх перед подданными. Он заперся во дворце и даже не выходил на крыльцо, чтобы по царскому обычаю в определенные дни лично принимать челобитные; стража гнала просителей в шею. В то же время царь спесиво отвергал предложения дружественных держав о помощи. Так, германскому императору, он ответил, что не боится обманщиков, а шведскому королю написал и вовсе в оскорбительной форме: «Московскому государству не нужна шведская помощь. При царе Иване Васильевиче мы дали себя знать и теперь постоим разом хоть против турок, татар, поляков и шведов вместе, а не то, что против какого-нибудь беглого монаха».

Весть о победе при Добрыничах вызвала у Бориса безудержную радость. Гонец Мстиславского Михаил Борисович Шеин (будущий доблестный защитник Смоленска) был тут же пожалован царем чином окольничего. Войску со стольником князем Мезецким было послано для раздачи десятки тысяч рублей, а воеводам еще и золотые монеты, чеканившиеся по особо торжественным случаям и заменявшие в то время ордена; немецкой гвардии в виде премии выдали разом сумму годового жалованья.

Но больше всех царь отличил Басманова, на чью долю выпали такие милости, которые вызвали зависть у других воевод, бывших выше его по породе и по званию. Когда Басманов приехал по царскому вызову в Москву, Борис выслал ему навстречу богато украшенные сани и самых знатных вельмож. Храбрый воевода был произведен в думные бояре и получил из рук царя золотую чашу, наполненную червонцами, и несколько серебряных кубков. Борис оставил без внимания досаду родовитых бояр, он хотел купить преданность единственного дельного военноначальника.

Порой Годунов совсем терял голову, обуреваемый сомнениями, с кем же он воюет: с самозванцем или настоящим сыном Грозного? Однажды, терзаемый этими мыслями, он распорядился привезти в Новодевичий монастырь царицу Марфу, мать царевича. Летописец так повествует об этой драматической встрече.

Ночью Марфу тайно привели в спальню Бориса, где он находился вместе со своей женой, царицей Марьей, дочерью Малюты Скуратова.

– Говори правду, жив ли твой сын или нет? – спросил царь.

Марфа ответила, что не знает.

Жена Годунова в ярости схватила с туалетного столика зажженную свечу.

– Ах ты, б…! – крикнула она. – Смеешь говорить: не знаю – коли верно знаешь!

С этими словами она хотела ткнуть свечой в глаза инокине, но Борис удержал ее руку. Марфа испуганно отшатнулась от разъяренной женщины и сказала:

– Мне говорили, что сына моего тайно увезли из Русской земли без моего ведома, а те, кто мне так говорили, уже умерли.

Большего от нее не могли добиться. Борис велел увезти ее подальше от Москвы и держать в строгости и нужде.

Возвращаясь к теме подлинности Дмитрия, замечу: можно ставить под сомнение достоверность этого диалога, можно возражать, что встреча Бориса и Марфы действительно состоялась, но нельзя отрицать того факта, что Годунов ни разу не сослался на свидетельство Марфы о смерти ее сына и не позволил ей говорить с народом – вместо этого он держал ее вдалеке, в строгой изоляции. А между тем ее показания могли бы положить конец всей этой истории. Однако Борис явно боялся их! Если бы царевич действительно был мертв, Годунов сумел бы сторговаться с Марфой о цене ее свидетельства, какова бы она ни была. И, конечно, он ждал, чтобы она назвала свои условия – и не услышал их! Молчание Марфы говорит в пользу Дмитрия красноречивее любых слов.

В отчаянии Борис думал найти утешение в предсказаниях прорицателей. В то время в Москве жила затворница Алена, юродивая старица, устроившая себе келью в земле. Она славилась своим даром прорицания. Москвичи говорили про нее: «Что Алена предскажет, то и сбудется». Борис не побрезговал прийти к ней с вопросом о своем будущем, но затворница даже не впустила его. При вторичном посещении царя она велела принести в келью колоду, похожую на гроб, позвала попов с кадилами и велела им отслужить панихиду и кадить над этим бревном.

– Вот, что ждет царя Бориса, – будто бы сказала она.

Царь снова заперся во дворце и ежедневно посылал своего сына Федора молиться о нем по церквям. Одновременно он продолжал беспощадно наказывать москвичей за любое неосторожное слово.