Царство и священство

Речь идет об идее свободы. Личность есть свободная субстанция, провозгласили апостолы новой политической философии, поэтому ей изначально присущи известные «права» (свободы), которые государство не вправе нарушать и источником которых является единственно природа личности как нравственного и разумного творения.

При всем том, что в силу своей общежительной природы человек не может жить в одиночку, его свобода – непреложна. Конечно, он соприкасается с властью, в какой бы форме она ни проявлялась: власть монарха, Церкви, отца семейства, сословия и т. д. Возможно даже, что вне государства человечество не смогло бы существовать, самоуничтожаясь в междоусобице («война всех против всех» Т. Гоббса). Но из этого не следует, что свобода человека производна от верховной власти, Церкви, другого общественного союза или лица. Напротив, она изначально

принадлежит ему, она выше всех тех властных союзов, в которых человек пребывает, она священна. Каждый в идеале есть свободная личность, хотя и теряет львиную долю «естественного статуса» в государстве, которое ограничивает или вообще упраздняет свободу.

Поэтому именно то государство можно считать «правильным», «справедливым», какое считается со свободой, защищает ее, ограждает от чьих-либо посягательств. Не власть государя и авторитет Рима должны быть положены в основу общежития, а индивидуализм, т. е. учение о свободе личности. То, что индивидуализм одновременно предполагает, как следствие, наличие равенства и свободы, утверждали не только современные мыслители[576], но уже философы Нового времени.

Дать дорогу индивидуализму можно было только одним путем – путем полной абстракции

от всего, кроме личности. Только она одна есть реальность и факт, иные образования и союзы суть производные от нее явления: категоричность суждения вполне адекватна силе авторитета королевской и римской власти, против которых была в первую очередь направлена вся дискуссия о «правах».

Но допущение эклектичного выделения «я» из совокупности всех остальных политических явлений автоматически привело к другому закономерному результату: сама личность все более рассматривается как атом, как категория изолированная и самодостаточная, т. е. взятая сама по себе. Коллективное не есть нечто субстанциональное, неделимое по своей сути, но лишь механическое

соединение людей в рамках какого-то союза, результат их свободной воли, хотя и предопределенный общежительной природой каждого из нас. В этой связи вопрос об иерархии отношений единичного и целого стоять не может: целого нет, оно проявляется лишь как множество единичного, как механическая совокупность множества «я», без него немыслимое.

Не случайно именно в естественно-правовой доктрине идея договорного государства как свободного союза многих лиц получает устойчивое выражение. Первый результат не мог не вызвать восторженных откликов и привлечь многочисленных сторонников, хотя положительные эмоции последних определялись зачастую не столько глубиной мысли и новаторской смелостью молодой светской науки, сколько конъюнктурными политическими соображениями.

IV

Но, как это часто бывает, новые решения породили новые проблемы. Например, в весьма двусмысленном положении оказалась идея права. С одной стороны, именно закон ограждает «права» от чужого посягательства, но он же попирает их, закрепляя такие «права» для третьего лица, которые совершенно обесценивают «мои». Если закон всегда ограничивает «святую свободу», если «права» далеко не всегда находят свое адекватное выражение в действующем законодательном акте, то какой от него толк? Алгоритм поиска необходимого компромисса можно свести к следующим размышлениям.

Каждый индивид стремится к собственной выгоде, каждый вправе рассчитывать на то состояние вещей, когда ему не угрожает никто другой. Это и есть свобода и стремление к ней как обеспеченной личной инициативе. Обладая от своего рождения естественными правами (вот где сказывается наложение христианства, хотя и в искаженном виде, на старые римские представления о праве), он требует их закрепления в законе. Здесь и кроется первая проблема.

Закон обладает принудительной силой, угрожая наказанием ослушнику. Без этого никак нельзя: ясно каждому, что право всегда олицетворяется с порядком, а без порядка ни одно общество не простоит и дня. Плох сам закон, ограничивающий права человека, но еще горше его отсутствие. Свобода не есть своеволие, а лучше закона ничто не может упорядочить хаос общественных отношений. Иными словами, вслед за древними римлянами приходится признать: dura lex, sed lex esto («закон плох, но это – закон»). «Я» принимаю закон, который лично для «меня» выгоден, и вынужден мириться с ним, если он этим качествам не соответствует. Но как реальная сила он может растоптать свободу не хуже любой беззаконной тирании. В данной ситуации неизбежно напрашиваются следующие выводы, к которым последовательно и приходят сторонники «личных прав».