Царство и священство

Поскольку «естественные права» имеют своим источником свободу личности, а она в свою очередь гарантируется лишь посредством законодательного их закрепления, то, очевидно, существо проблемы заключается только в том, насколько справедливы условия взаимосуществования всех индивидов в государстве и от кого исходит закон. Он только тогда плох, когда исходит от органа, необоснованно присвоившего себе монопольное «право на закон». Поскольку общество представляет собой не что иное, как механическую совокупность множества «я», следует, что власть в государстве должна принадлежать всем и каждому

одновременно и в данном виде даст закон, устраивающий всех.

Таким образом, закон, принятый всем народом, и будет наилучшим, а власть, принадлежащая всему обществу, – самой справедливой и единственно соответствующей природным образцам. К этому выводу пришел швейцарец Жан-Жак Руссо (1712–1778), чей «Общественный договор» был воспринят как политическое евангелие для целого ряда поколений мыслителей. «Постоянная воля всех членов государства есть общая воля; благодаря этой воле они – граждане и свободны, – писал он. – Когда предлагается закон в собрании народа, то их спрашивают вовсе не о том, одобряют ли они это предложение или отвергают его, но согласно ли это предложение с общей волей, которая есть и их воля, или нет»[577].

Нельзя, однако, сказать, что его тезисы лишены противоречий. Напротив, они порождают весьма серьезные, едва ли разрешимые. Как принцип построения политических отношений, взятый эклектично, народоправство и «общая воля» в изложении их Руссо теоретически соединяют, казалось бы, несовместимые категории: свободу и закон, индивидуальное и коллективное. Но в реальной действительности он вряд ли может быть применен без отказа от всех предыдущих завоеваний сторонников «естественных прав».

Здесь одновременно признается индивидуализм и частная инициатива (основа свободы и условие наиболее полной реализации всех ее свойств) и самая жесточайшая тирания общей воли, выраженной в форме закона. С одной стороны, индивидуальная воля – единственная созидательная сила общества, с другой – совокупность «я» воль, или общество тотально довлеет над индивидом. Руссо так и полагал, что «народный» закон не может объективно противоречить индивидуальной воле, что если конкретная личность не согласна с ним, то это не есть свидетельство ошибки со стороны всего суверена – народа, а лишь недопонимание

лицом своей собственной выгоды[578].

Но разве такой довод может упразднить борьбу за «права», примирить индивидуальный и общественный интересы? Вопрос более чем наивный. Последующий вывод напрашивается сам собой: принцип народоправства только тогда может быть реализован, когда все граждане получат одинаковые

политические права. Только этот путь позволяет по крайней мере снизить накал борьбы за «права», создать основу для положительной деятельности общества. Удовлетворив самые элементарные требования в части управления государством, а, следовательно, открыв каждому возможность участвовать в выработке содержания «общей воли», индивидуализм неизбежно привел к тому, что проблематика идеи личной свободы незаметно перешла в другую сферу. Не существо свободы, не ее основа и источник стали занимать умы исследователей, а политические формы и институты, где новые идеи могли бы получить максимальную реализацию; что вполне объяснимо.

Свобода заявляется как факт, не подлежащий сомнению (с чем, конечно, трудно не согласиться), но где источник ее свойств, в чем ее святость? – вопросы, столь же постоянно оставляемые без ответа. Как отмечалось выше, идеологи индивидуализма уже давно отказались от теологических объяснений этого феномена. Как говорил Б.Н. Чичерин (1828–1904), религий на свете множество, и каждая предлагает свое видение нравственного идеала и существа свободы, поэтому только светская наука, основанная на разуме, свободная от религиозных пристрастий, даст объективный ответ на самые насущные проблемы бытия[579].