Царство и священство

Соответственно, понятие личности все больше стало переходить в область юриспруденции и политики. Если ей свойственна правоспособность, т. е. возможность обладать определенными правами, то, поменяв местами посылку со следствием, получим, что только правоспособность

и определяет личность и дает абстрактной свободе конкретное содержание. Неюридическая, непубличная составляющая определения личности все более улетучивается, она определяется главным образом кругом своих правомочий.

Этому выводу как будто противоречит известное разделение правоспособности и дееспособности, т. е. физическая способность человека совершать те или иные действия, влекущие юридические последствия. Лицо может быть и недееспособным, но обладать всей полнотой прав, которые за него реализуются родителями, опекунами, попечителями или иными лицами (в отношении умалишенных, малолетних детей и т. д.), оставаясь тем не менее личностью. Но это не так. Дееспособность не есть явление, существующее помимо правоспособности. Например, некоторые вполне дееспособные лица утрачивают свою правоспособность в случаях, предусмотренных законом, в частности – преступники, отбывающие наказание и утрачивающие на время часть публичных и гражданских прав. Они лишаются свободы, т. е. помимо основного наказания лишаются части своей правоспособности. Поскольку же содержание правоспособности подвержено многим воздействиям, то и определение «личность» начинает носить все более условный характер.

Гипотетически из него можно исключить всех тех, кто не соответствует некоему стандарту,

предложенному наукой или обществом и закрепленному законодательно. В свою очередь, юридические категории начинают сказываться на понимании личности как нравственного существа. Например, с точки зрения общественной и индивидуальной морали личностью начинают признавать лишь тех, кто способен участвовать в политической жизни, или обладает определенным интеллектом, или принадлежит к некоторой цивилизации, или расе, или нации. Мы как будто возвращаемся в «старые» времена, где человеческая личность начиналась с баронского титула.

Например, утверждают, что «право» женщины на аборт является едва ли не самым главным достижением XX в. в аспекте становления «прав и свобод». Но реализация этого «права» возможна исключительно посредством умерщвления плода и только потому, что плод по закону

не признается личностью. С точки зрения права она возникает только с момента рождения, когда младенец отделяется от матери. Но является ли этот критерий самодостаточным и объективным? Безусловно, нет. Чем, например, с точки зрения физиологии только что родившийся ребенок разнится от себя самого, но еще плода за несколько минут до начала родовых колик? Абсолютно ничем. Но в первом случае он уже обладает всей правоспособностью, предусмотренной законом, и признается личностью, а во втором – нет. Более того, ребенок может прожить всего несколько минут или даже секунд, что не изменит юридической оценки данного события.

Условность доводов и критериев, приводимых для определения личности, столь очевидна, что известны многие случаи в истории законодательства, когда факт признания ребенка личностью связывался с другими событиями, хоть немного более объективными: плачем, дыханием, определенным сроком, после которого ребенок оставался живым, и т. п.[582] А чем «лучше» младенец, хотя и родившийся, но явно нежизнеспособный, от плода? Какими особыми личностными

качествами он обладает? Дееспособность и плода, и ребенка во всех перечисленных случаях будет одинаково отрицательной, младенец еще в течение длительного времени не сможет не только осмысливать свои поступки, но и проявлять свое «я», всецело находясь в зависимости от волеизъявления матери и старших лиц.

Почему же тогда, спросим мы, умерщвление родившегося ребенка будет квалифицироваться как убийство, а еще не родившегося – реализацией «прав человека»? Не слишком ли вольное толкование личности дает нам юридическая наука, и что же здесь нравственного? Не исключено, что «завтра» закон предложит нам иные критерии определения личности. Означает ли, что и в этом случае содержание этого понятия мы должны выводить лишь из закона? Как очевидно, не политическая и правовая свобода стала производной категорией от свободы духовной, а наоборот.

Но это не единственная, увы, утрата в череде первооснов философии абсолютной свободы индивидуального духа. Удивительные метаморфозы претерпевает нравственная идея. С одной стороны, она все более принимает индивидуалистический характер (прямое следствие протестантизма), и нормой вещей считается такое положение, когда каждый человек способен самостоятельно полагать для себя нравственные принципы, которым волен следовать.