Царство и священство

В конце концов, чтобы разрешить этот круг противоречий, решили, что «естественное право вообще не заключает в себе никаких раз и навсегда данных, неизменных юридических норм: оно не есть кодекс вечных заповедей, а совокупность нравственных и вместе с тем правовых требований, различных для каждой нации и эпохи»[683].

Но разве не очевидно, что «не может быть естественного права, если нет неизменных принципов справедливости»? И если никаких твердых нравственных правил не существует, то что кладется в основание правового идеала? Пустое понятие «свободы личности», от которого мы пытались уйти? Однако в этом случае придется автоматически признать условный характер нравственного идеала, после чего тот немедленно обрушивается вниз со своего пьедестала. Ведь все значение естественного права и заключается как раз в том, что оно, в отличие от действующего закона, носит абсолютный характер. Но если это не так, то чем условная, преходящая нравственность, не создавшая ни единого конкретного правила, лучше несовершенного позитивного закона? Неудивительно поэтому, что естественное право стало отвергаться именно потому, что (как считали) существует

множество неизменных принципов права и добра, которые конфликтуют друг с другом[684].

Так, борясь за нравственный идеал, пришли к обратному результату. Ведь если нравственность – продукт своей эпохи, то и право в целом есть не более чем средство разрешения человеческих конфликтов, способ разграничения интересов[685]

. Естественное право было найдено и доказано, но в таком виде и с таким содержанием оно дискредитировало и нравственную идею, и действующий закон. Не случайно даже выдающиеся умы юриспруденции полагали, будто любой «законодатель является продуктом своего времени, его идей, его стремлений, его потребностей. Законодатель творит право не из абсолютного разума, а из относительных условий своей деятельности. Чтобы право вошло в жизнь и не встречало трений, способных противодействовать его применению, необходимо, чтобы оно соответствовало историческим условиям существования данного общества. Единство права может быть достигнуто лишь путем сближения условий существования различных народов»[686].

Однако совершенно невероятно представить, будто нравственный идеал может сам собой образоваться путем механического сближения нескольких пониманий нравственности и повышения уровня жизни человека. Как справедливо отметил один автор, «согласие всего человечества не есть необходимое условие существования естественного права»[687]. Нравственный, правовой идеал либо существует вечно и предельно конкретен, либо его нет вовсе. И если естественное право в сознании тех или иных правоведов не соответствует этим критериям, то только потому, что в основе их теоретических конструкций лежит существенная методологическая ошибка.

Суть ее заключается в настойчивом желании десакрализовать закон и нравственность, «очеловечить» в худшем смысле этого слова естественное право. Надо сказать, эта научная тенденция сравнительно молода: лишь относительно недавно, не ранее XVIII столетия, заблуждения древних правоведов начали видеть в том, что на самом деле составляет высочайшее достоинство их мысли – убежденность в незыблемости нравственно-правового идеала и отказ признать условный, изменчивый характер конкретных требований естественного права[688].

В свою очередь, одна ошибка повлекла другую. И вместо того, чтобы строить учения о праве и нравственности на основе живого опыта минувших поколений, исследователи перешли исключительно к умозрительным

построениям, совершенно игнорирующим историю общества. Правоведение в целом и правовед в частности должны руководствоваться не только общетеоретическими рассуждениями философского характера о том, что такое право и нравственность, но в первую очередь опытными фактами. «Мир есть не только идея, – справедливо замечал один ученый, – но и эмпирический факт»[689]. Пожалуй, об этом стали часто забывать, причем даже сторонники юридического позитивизма, что уж совсем абсурдно.

Как следствие, борьба за «права личности», к которым свели все естественное право, привела не к гармонии, а хаосу отношений. Ведь заявив о «личных правах», человек направил свои интересы против государства, общества, власти и закона, которым противопоставил свое собственное «я»[690]. В свете сказанного становится понятным, почему старец Паисий Святогорец как-то заметил: «“Иметь право” – это мирская логика. Чем больше в человеке мирского, тем больше “прав” он имеет. Чем больше в нем духовного, тем меньшими он обладает “правами”»[691].