Царство и священство

Между тем ученым не стоило так уж бояться упреков в «теологизме», «богословии», «ненаучности» и опрометчиво рвать с религиозными корнями нашего сознания, стремясь уйти исключительно к рациональным построениям, где ни Богу, ни вере места нет. Впрочем, как и настоящей науке, добавим мы. С.Н. Булгаков (1871–1944) как-то сказал, что все проблемы с естественным правом обусловлены лишь тем обстоятельством, что правоведы ассоциируют его с фактом сознания. В то время как на их обязанности лежит выяснение метафизической природы и содержания этого факта. В свою очередь, добавлял он, всякая серьезная метафизическая система необходимо приводит к определенному религиозному учению. Следовательно, «проблема естественного права состоит не в голом признании бледного и бескровного долженствования, как факта сознания, а в установлении живой связи между абсолютными велениями религии и их осуществлением, поскольку оно возможно в праве. Истинную норму права, настоящее естественное право дает религия; в частности, с точки зрения христианской религии такой нормой является Божественная заповедь любви»[692].

Сказанное – абсолютная истина, к которой стоит прислушаться. Как из памяти правоведов могло быть стерто, что в период наивысшего расцвета христианской цивилизации система законодательства в Европе основывалась не только на римском праве, как действующем законе, но и Священном Писании?! В нем, а не в отвлеченных категориях разума искали (и справедливо!) естественное право, которое понималось как совокупность конкретных

и вечных нравственных истин[693]. Почему забылось, что в течение многих столетий закон, имеющий своим источником вечный идеал, воспринимался современниками как способ нравственного возвышения личности, а не только в качестве способа разграничения интересов? Не умевшие еще жить без Бога, наши предшественники были убеждены, что с помощью права лицо уподобляется Христу, что оно есть своего рода таинство земного бытия, превращающее «ветхого человека» в христианина. Этот вывод закономерен, поскольку человек «в высочайшей мере пополняется религией

, как единением с Богом. В религии внутренне уподобляется человек всей своей личностью Богу, как своему Первообразу, т. е. внутренне соединяется со своим первоначальным источником сознания, с абсолютным бесконечным Существом, которое не только создало Вселенную, но которое так же, как мудрое Провидение, управляет миром и жизнью человека»[694].

Уже древние римляне считали правоведов жрецами, поскольку те приобщены к Божественному творению – праву. В продолжение им средневековые глоссаторы писали: «Священники служат священному и создают его; точно то же делаем мы, ибо законы – это самое священное. И точно так же, как священник, налагающий епитимию, воздает каждому то, что тот заслужил, поступаем и мы, когда судим. Каждый юрист является жрецом Правосудия, если он служит ему. Ибо служить Правосудию есть то же, что и совершать жертвоприношение в храме»[695]

.

В Средние века император, как законодатель, считался посредником между Божественным нравственным идеалом и земным законом. Его священная миссия – быть исполнителем Божественного Провидения. Римский папа Иоанн VIII (872–882) писал: «Устами благочестивых Римских императоров, вдохновляемых Господом, были провозглашены достопочтенные римские законы». Ему вторил Иоанн Парижский (1240–1306), писавший в 1300 г. о государе как «живом Правосудии», хранителе справедливости. Император стои́т выше закона, но подчинен ему, поскольку в противном случае ниспровергает собственную природу и игнорирует свой долг. Именно в этой связи император Фридрих II

(1220–1250) и говорил о себе как «отце и сыне Правосудия, его господине и слуге».

Многие согласны с тем, что монарший статус по своей природе сакрален, но почему? Да именно потому, что император является законодателем, это его первая и прямая обязанность, которая не может быть им никогда и никому делегирована. Сицилийский король Рожер II (1130–1154) в изданном им в 1140 г. кодексе «Ассизам» назвал свой закон пожертвованием милосердия и правосудия Господу. И этим приношением, добавлял он, «королевская власть обретает определенную привилегию священства, поэтому некоторые мудрые люди и юристы называют толкователей законов “жрецами Правосудия”».

Но если рядовые юристы – священники, то как следует именовать императора или короля, который стоит во главе этой иерархии? И часто, ссылаясь на св. Иринея Лионского (память 28 июня), утверждали, что «у каждого справедливого царя есть статус священника»[696].