Царство и священство

История, однако, демонстрирует нам диаметрально противоположные картины. В течение многих веков ни одно из христианских обществ (неважно, говорим мы о католических, протестантских или православных) не знало жесткого разграничения между правом государственным, созданным политической властью для регулирования церковной жизни, и правом церковным, преследующем ту же цель, творцом которого выступало священноначалие (епископат) и Соборы.

В те времена никому и в голову не могло прийти утверждение, что это – два качественно разных вида права. И «современный» подход, отличающий одно от другого по тому, кто является их законодателем, а также по предмету их регулирования («государственное законодательство относится прежде всего к области

внешнего церковного права»)[887], не выдерживает никакой критики. Факты свидетельствуют, что они становятся двумя различными видами права лишь в эпохи гонимой Церкви, когда та сознательно выведена из гражданского общества, не признается политической властью и считается нелегитимной религиозной организацией.

Тогда Церковь в своей внутренней деятельности руководствуется созданными непосредственно ею правилами, которых не коснулась рука богоборческой или индифферентной ей власти. Зато в условиях «симфонии» властей право государственное, касающееся вопросов жизнедеятельности Церкви, и церковное практически отождествляются

. А потому каноническое право, свод непреложных правил для всей Вселенской Церкви, ее «якорь спасения» представляет собой проникнутую единым духом, хотя и пеструю совокупность соборных актов, мнений духоносных лиц и актов императорской власти.

Множество церковных правил обязано своим происхождением именно государственной власти: новеллы Византийских императоров, законы императоров Западной Римской империи и Священной Римской империи германской нации, указы Русских царей, акты Святейшего Синода Русской Православной Церкви до 1917 г. и т. п. Это безусловный и неоспоримый исторический факт. И вопрос, от чьего лица издавать канон – императора, Собора или патриаршего синода – зачастую решался по принципу целесообразности и традиции.

Так, например, Византийский император св. Маркиан (450–457), рассмотрев различные обращения граждан на свое имя и подготовив на них юридические ответы, решил, что правильнее оформить их актами Вселенского Собора, который в это время как раз проходил в Халкидоне (451 г.). В свою очередь, Отцы Собора утвердили акты в том виде, в каком их подготовил царь, даже не вдаваясь в существо ответов и полностью доверяя его суждениям

[888].

С другой стороны, не без оснований полагают, что составителем многих новелл императора св. Юстиниана Великого (527–565) являлся Константинопольский патриарх св. Мина (536–552). Однако он искренне считал, что эти правила, изданные от имени императорской власти, будут иметь больший авторитет, чем если бы их издал патриарх или столичный синод. Аналогичное утверждают и относительно многих новелл императора Льва VI Мудрого (886–912)[889]

.

Любые правовые сборники тех далеких веков изобилуют новеллами императоров по самым важным вопросам церковного быта. «Кодекс Феодосия» (V в.), «Кодекс Юстиниана» (VI в.), «Эклога» (VIII в.), «Прохирон», «Василики», «Эпанагога» (IX в.), не говоря уже о сотнях и сотнях императорских эдиктов разных времен, уделяли немалое место вопросам церковной дисциплины и благочестия. И если в настоящее время ссылки на них исчезли, то не потому, что взамен императорских актов появились правила органов Церкви, а потому, что, как и многие другие древние каноны, эти нормы уже утратили свое практическое значение и отошли в область «мертвого права».

С другой стороны, мы знаем массу «настоящих» канонов, напрямую регулирующих вопросы гражданско-правовых, семейных и публичных отношений, что, вообще-то, всегда считалось прерогативой государственной власти. Например, Синод при Константинопольском патриархе Афанасии (1289–1293; 1304–1310) принял правило, определявшее порядок вступления в наследство для бездетных овдовевших мужчин и женщин. Треть наследуемого имущества надлежало передать в казну правительству, треть – на поминовение усопшего, а оставшаяся часть сохранялась за вдовцом (вдовой).

При патриархе Константине IV Хлиарине (1154–1156) Константинопольский Синод установил, что лицо, имевшее возможность избежать нападения разбойника, но само напавшее на него и убившее, надлежит привлекать к ответственности как умышленного убийцу и подвергать наказанию гораздо большему, чем предусмотрено 55-м правилом св. Василия Великого[890].