Царство красоты

А сам не могу оторваться от её синих-синих в этом ярком полуденном солнце глаз… А ведь они намного красивее материнских — нет излишней тяжести и глубины во взгляде, но есть так много… доброты!

— Давай в кафе зайдём? — предлагает.

— Заманчивое предложение…

— Тошнит?

— Да вроде бы нет, но кто его знает, что там дальше будет?

— А дальше, как ты и сам уже знаешь, будет только легче: симптомы уходят в обратном порядке.

— Хорошо, как скажешь. Голодная?

— Ну… вообще-то да! — смеётся. — Это тебе сейчас не до еды, а мой организм работает как нужно!

— Хорошо, хоть у кого-то он в порядке… — отвечаю.

Нам сегодня везёт — достаётся столик у самого окна с раздвижными стеклянными панелями. Свежий воздух и свободное от шумных людских мыслей пространство — это то, что мне сейчас необходимо.

Софи заказывает мне пиццу, себе мороженое в высоком бокале с печеньями и цветным топпингом, потому что на террасе увидела такое у девочки и загорелась попробовать.

Звонит её телефон, в тысячный за время моей декомпенсации раз, наверное. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не схватить его и не размолотить о кирпичную стену пиццерии.

Вот как? Как же можно быть таким настырным? Нагло лезть туда, куда не звали?!

— Привет, Антош!

Она улыбается его голосу, а я испытываю боль, похожую на ту, которая бывает при абстинентном синдроме, мать его.

— Да вот, вышли за продуктами и прогуляться заодно. Уже намного лучше, я же тебе говорила утром, — бросает на меня многозначительный взгляд. — Сегодня?! — смеётся. — Думаю, да! До вечера посижу с ним, а вечером домой. Ага!

Я в яме. Глубокой, бездонной яме.

Мне приходится долго ждать, пока дальнейшая бессмысленная болтовня Софи с бойфрендом закончится. Как только это происходит, задаю самый важный для меня вопрос:

— Ты сегодня уезжаешь?

— Завтра утром вернусь, и мы вместе поедем в мой госпиталь, ещё разок сдадим все анализы. И на этом всё — моя миссия выполнена.

— Что? Уже?

— Ну, впереди у тебя по плану 2–3 месяца депрессии и адской тяги вернуться к покинутому, но хочу предупредить: сорвёшься — на меня не рассчитывай. У меня имеется личная жизнь, и я больше не хочу обижать близкого человека.

Сказала, как отрезала.

— Да, конечно. Срыва не будет, я обещаю.

— Охотно верю, — улыбается, строгость как ветром сдуло. — Не в вашем Соболевском характере ломаться!

— Я — Дикстра, — поправляю.

— Ты — Соболев, и тебе давно пора задуматься о смене фамилии. Мужской род должен иметь продолжение, это и честь, и ответственность, и долг. Ты носишь чужую фамилию, не свою.

— А ты?

— А я — женщина. Я всё равно замуж выйду рано или поздно!

— Слушай, женщина, ты сегодня выглядишь как никогда…

— Как никогда что?

— Обворожительно. Не знаю, что с тобой случилось, но ты… как будто расцвела в последнее время.

— Да?! Отец всегда повторяет матери, что цвести женщину заставляет мужчина.

— Думаю, он прав. Как у тебя с Антоном?

— Прекрасно. Не жалуюсь, — улыбается. — Но я тебе уже как-то говорила: это не твоё дело, брат.

— Ты серьёзно?

— В смысле?

— Насчёт брата.

— Конечно! А кто ты мне?

— Ну, с точки зрения биологии, потенциально возможный партнёр.

— Это только по биологии, а по общечеловеческим и социальным законам, нам лучше придерживаться семейного формата. В последнее время неплохо выходило, согласись! — запихивает в рот кусок пиццы.

— Соглашусь. Но… Альтернативы, иногда, открывают фантастические возможности.

— Ты это о чём? — поднимает свои изящные брови домиком.

— Это я о том, что хочу сделать твоё фото. Можешь снять свою бейсболку?

— Зачем это тебе понадобилась моя фотка! Вот ещё! — смеётся так, будто засмущалась.

Или правда смущается?

— Ты что это, покраснела, Софи?!

Она и правда залилась вся краской.

— Подумать только! Рвота, тремор и истошный вой от боли её не смущают, а перед фотографом раскраснелась!

— Да это просто ты — мастер ставить людей в неловкие ситуации, — смеётся.

Вот такая, смеющаяся, со счастливыми глазами, не обременённая чужими и своими болями, она красивее, чем когда-либо. Я фотографирую её прямо так, в бейсболке и майке, похожую на старшеклассницу.

Софи смущается ещё сильнее:

— Да перестань ты! Ладно, ладно! Сниму свой тинейджерский головной убор, только прекрати меня без конца щёлкать!

Ага. Как бы не так! Теперь у меня есть десятки кадров: она поправляет волосы, пропуская их между своих пальцев, и я охотно повторил бы этот её жест, вертит головой, смеясь, чтобы её каре приобрело объём и форму. И вот он мой главный снимок: её синие глаза пронзительно смотрят в мои, волосы легли именно так, как она и хотела, а губы сложены в самой восхитительной, лёгкой, а оттого будоражащей мужское сознание улыбке.

Мне кажется, я влюблён в это фото. Самый удачный снимок в моей жизни — никогда ещё не удавалось запечатлеть человека более живым, светящимся тем самым внутренним светом, который встречается у людей так редко.

Софи не приехала ко мне на следующий день, потому что её пациент уже полностью стал человеком — все физические симптомы ушли, как она и говорила, в обратном порядке.