Царство красоты

— Ну… — вздыхает, — я бы сказал: стараюсь уделять ей больше внимания, но это не мой случай — меня к ней тянет с такой неимоверной силой, что это скорее она уделяет мне внимание, а не я ей. Но в других парах именно мужчина чаще отвлекается на работу, не замечая, что женщина обижена.

— Но если потакать всем их желаниям, то…

— Поэтому я и сказал: движение навстречу друг другу. Моя Лера очень сильно на меня обижена, и я действительно сделал с ней непростительное. Но она провела титаническую работу над собой: заставила себя простить и сделала это не ради себя или меня, а ради нас обоих. Я погибал без неё, но и она уже в тридцать пять поняла, что её жизнь, её счастье возможны только в том случае, если рядом буду я. Именно я, не кто-то иной, потому что мы — пара. Но эта обида, вернее её отголоски, так и остались в её душе и будут там всегда — это моя плата за содеянное. Поэтому когда она злится на меня, а порой бывает настоящей фурией, я просто терплю и молча принимаю весь её негатив, впитываю его как губка и гашу. И всякий раз повторяю себе: ты заслужил, терпи, это — твой крест, твоя кара, твоё наказание. Я — единственный, с кем она так обращается. Она — единственная, кому я позволяю такое обращение. Это — наш уникальный баланс: её обиде нужен выход, иначе она станет жрать её изнутри. А для меня главное в жизни — видеть её в своей постели, когда просыпаюсь, в кресле напротив, когда мы завтракаем, держать её руку, когда мы радуемся успехам наших детей, когда страдаем вместе с ними из-за их ошибок и болей. Моя жизнь — это её жизнь, это жизнь нашей пары. Для меня нет других возможностей, нет других вариантов. Я знал это с самого начала — мой отец сказал мне, но наша жизнь вошла в спокойную, счастливую гавань только в тот момент, когда эту истину поняла она. Поэтому я принимаю и всегда буду принимать всё, что она мне даст. И плохое и хорошее. Это — мой выбор, — улыбается.

— Ты подкаблучник…

Я вижу искреннюю радость в его глазах:

— Да! И мне на это совершенно наплевать. Мне глубоко наплевать на факт собственного расположения под каблуком женщины, в буквальном смысле вырвавшей меня с того света, когда я едва не умер из-за халатности врача; женщины, вытащившей моё больное тело из рака третьей стадии, кормившей меня маленькой детской ложечкой, потому что я не был в состоянии даже держать её в руках; женщины, заслонившей меня от чёрного яда окружавших нас людей, которых я считал друзьями или семьей. Она возвращала меня к жизни тысячи раз, и не важно, что это было: решительные поступки, на которые оказалась способна только она, или просто её улыбка, вовремя сказанное слово поддержки или же просто согласие быть рядом со мной. Каждый мой сегодняшний день — её заслуга. Не было бы меня сейчас вот здесь перед тобой, если бы ни она, и таких возможностей «не быть» у меня были десятки Эштон. И не имели бы мы с тобой даже шанса встретиться и узнать друг друга, если бы ни эта самая женщина, под каблук которой я самовольно влез, желая лишь одного — чтобы она была счастлива, чтобы и дальше находила в себе силы прощать, жить с тем, что я сделал с ней, и при этом ложиться в мою постель, искренне мне улыбаться, растить моих детей.

Мы смотрим друг другу в глаза, и он спрашивает:

— Хочешь знать, что я сделал?

— Да, — отвечаю, понимая, что он откроет мне то, что не открывал никому до меня, и чего я никогда не смогу узнать, если он сам не расскажет.

— Насилие бывает не только физическим, Эштон. Я свою женщину насиловал морально, и делал это целых два года. Опомнился, когда…

Его лицо перекошено, он хмурится, пытаясь сдержать… наверное, слёзы, потому что глаза у него красные, напускное спокойствие испарилось. Я понимаю, что он, говоря о том, о чём говорит, очевидно, не в состоянии себя контролировать, не может скрывать своих эмоций.

— …когда она высохла. Физически и духовно. Душа её умерла, от шикарного тела остались только кости, обтянутые кожей, и пустые глаза — даже боли в них не осталось… Только пустота…

Он сжимает губы так сильно, что кожа вокруг них становится белой, но это ему не помогает: по щеке ползёт крупная слеза, он тут же проводит ладонями по лицу, пытаясь это скрыть, а я от шока впервые увиденных его слёз не в состоянии произнести ни звука, хотя у меня тысячи вопросов: «Что? Как? Почему? Зачем?… если так любил её и продолжаешь любить?».

Ему нужно время, чтобы прийти в себя. Я его не тороплю.