Царство красоты

Ведь счастье никогда не бывает личным, счастье — это всегда твои близкие, родители, дети, братья и сёстры. Если им хорошо, то и тебе хорошо тоже, и ты никогда не будешь ощущать счастья, если хотя бы одному из них плохо…

* * *

У Валерии огромная светлая палата, больше похожая на жилую комнату, нежели на больничное помещение. У стены расположен бежевый диван, способный уместить не только отца, но и целую роту солдат. Прямо рядом с кроватью Валерии стоит огромный «аквариум» для новорожденных, но малыша в нём нет — он на руках у матери, и не просто так, а по вопросам питания. Отец, заметив нас, ввалившихся без предупреждения, отлепляется от жены и сына, и подскакивает, чтобы вытолкать меня и Алексея вон…

— Ребята! У нас тут кормление! Через пару минут войдёте! — сообщает, улыбаясь.

И, чёрт возьми, я впервые в жизни вижу его таким… живым? Да, наверное. Счастливым видел, радостным, весёлым, активным, но вот таким, как сегодня — впервые. Мне кажется даже, я вижу у него ауру — золотое свечение.

Отец не остаётся с нами — возвращается.

Алексей замечает удивление на моём лице:

— Когда родилась Лурдес, он всегда наблюдал этот процесс. Ну, кормёжку я имею в виду. Тащится от этого!

Затем, поправив груду шаров в своих руках:

— Никогда не понимал этого… а теперь, самому дико хочется взглянуть… а нельзя! Жаль, что посмотреть удастся не скоро. Только жена ведь и разрешит! — шутит, подмигивая.

И мы ждём за дверью, слыша лишь девчачьи восторги и писки:

— А откуда он уже знает, как сосать? — интересуется Аннабель.

— Все детки рождаются с этим умением, доченька! — очень серьёзно отвечает отец.

— Это врождённый рефлекс, — мягко поясняет Софи.

— Мам, а тебе не больно? — такое могла спросить только Лурдес.

— Больно, но это приятная боль, — отвечает Валерия. — И через несколько месяцев она пройдёт. Или раньше… бывает по-всякому.

— Если честно, я думала, что у тебя не будет молока, — это тоже способна выдать опять же только Лурдес.

— Лу! — грозно одёргивает её отец.

Но Валерия спокойна и довольна:

— Мы тоже в этом не были уверены, но, как видишь, твоя мамочка ещё способна на многие вещи! — почти смеётся.

— Мама, ты умничка у нас! — это Софи.

— Все равняемся на мамочку, составляем график и дарим папе по внуку или внучке из разнарядки по одному в год!

— Нееет! — пищит Аннабель.

— Ещё чего! — хохочет Лурдес.

— Эй, вы там, за дверью, вас это тоже касается! — призывает нас отец.

Мы с Лёхой переглядываемся.

— Ну я, вообще-то, подумываю жениться. Так что у меня всё норм, брательник. Родина смотрит на тебя! — подмигивает.

Спустя совсем короткое время:

— Можно уже входить! — счастливый голос Валерии.

И это, наконец, происходит. Мы входим и видим его — совсем крохотного человечка, совершенно смуглого, укутанного в белое мягкое одеяльце. Ручки у него сжаты в кулачки, и на одной из них голубая пластиковая ленточка с надписью: «Amael Sobolev».

— Амаэль, — невольно повторяют мои губы.

— Правда, красивый? — спрашивает меня Валерия, и я соглашаюсь.

Правда. Младенец ещё только родился, но уже обещает быть очень похожим на отца: те же тёмные бровки, тонкий прямой нос, форма губ в точности как у меня, смуглые пухлые щёчки.

— Он такой… тёмненький! — вылетает само собой.

— Новорожденные всегда такие. Чуть позже его кожа станет светлеть, а через время мы узнаем, какого цвета будут у него глазки… — голос у Валерии слаще мёда, кажется, она растворилась в радости материнства…

— Ой, а у него пятнышко на лбу! — сообщает Софи тихонечко.

Валерия хмурится, отец это даже не видит — он чувствует:

— Лерусь, это ничего. Это ерунда. У меня точно такое же есть, хочешь, покажу?

— Давай… — соглашается она с неподдельным удивлением.

И мой отец с самой тёплой улыбкой из всех, какие я у него знаю, с силой трёт ладонью собственный лоб, и через некоторое время все мы видим, как медленно на нём проявляется пятно точно такой же формы как у младенца.

Нечто невыразимо большое, необъятное растёт в моей груди и давит изнутри с такой силой, что мне приходится призвать все свои мужские силы, чтобы это нечто не выкатилось из моих глаз слезами… У меня в младенчестве на лбу красовался такой же точно змеевидный знак — поцелуем аиста называла его мама. Он есть на фото, и я помню, как сокрушалась мать, что отметина так и останется на моём лице, когда мне было лет шесть — семь, но к десяти она исчезла почти полностью, проявляясь лишь в моменты серьёзных физических нагрузок — когда кровь приливает к лицу.

Я улыбаюсь… Как это важно, как много значит для меня быть частью большого — семьи!

— Что улыбаешься? И у тебя такое есть? — спрашивает отец, и глаза его смеются.

— Да, — коротко отвечаю.

Я слишком переполнен эмоциями, чтобы выдавить нечто большее, и отец это знает. Он смотрит на меня таким взглядом… словно обнимает. И делает это в своих мыслях, а не в реальности, потому что в эту секунду есть те, кому его объятия нужны сильнее — его женщине и новорожденному… моему брату.

— А можно мне подержать его? Он такой малюсенький!

— Можно! — Валерия аккуратно передаёт своего младенца Софи, и та с такой же осторожностью его принимает.