Церковь и политический идеал

Идейные начала, лежащие в основе христианского понимания судопроизводства, и лучшие исторические формы, развитые в законодательстве Моисея, соединились в судебных установлениях Московской Руси. Отдавая, как и израильтяне, дань особой значимости суда – «пристрастный суд разбоя злее», «где добрые судьи поведутся, там и ябедники переведутся» – наши предки в полной мере понимали последствия его «выделения» и «независимости» – первых шагов на пути к несправедливости и обману, разрушению государства[748], а также ограниченность. Поэтому вместо органа, определяющего правого и неправого, столь привычного нам по практике современных судебных систем, Москва формировала главным образом суд примирительный, суд мipa, суд народный, где разбирали по совести.

В этом видна сразу вся задача, стоящая перед судом, – обеспечение нравственной правды, защита ее и всех христиан от имени государя и во имя Бога. Рассуждая о зачастую негативном восприятии русским народом суда, И.С. Аксаков указывал главную причину этого явления: особенное несочувствие народа к формальному судилищу, основанному лишь на одной внешней букве закона, а не живой, нравственной правде[749]. «Суд, – писал он, – есть выражение общественной нравственности, это голос бытовой совести. Суд должен твориться по разуму и по совести, и только, уже при невозможности применить совесть ко всем условным явлениям гражданской жизни или в среде чисто условных отношений, общество прибегает к опоре внешнего закона… Живой обычай выше мертвой буквы закона, совесть выше справедливости внешней. Таков принцип, который должен господствовать в судопроизводстве»[750]

.

Надо сказать, что реализация этого принципа «суд судит по совести, а не по букве закона» происходила далеко не сразу и зависела от двух важнейших факторов: 1) распространения и углубления христианства в народном сознании и 2) создания таких форм судоустройства и судопроизводства, в которых этот принцип наиболее полно мог бы выразиться. По мере распространения и укрепления христианства, по мере развития и становления самой русской государственности мы видим промежуточные формы судопроизводства, вызывавшие порой серьезную критику.

Кстати сказать, как известно, начало первого Земского Собора началось с акта прощения по просьбе государя всех спорящих сторон друг друга: столько много дел накопилось в судах, формы и принципы деятельности которых не удовлетворяли нравственной потребности народа в правде. Через год, в 1551 г., государь доложил Земскому Собору, что все спорящие помирились между собой.

Итак, при Иоанне IV (Грозном), в 1539 г., вместо посадников, тиунов, третейских и разъезжих людей – государственных чиновников, назначавшихся верховной властью, были учреждены местные судебные власти в лице выборных губных старост для каждой волости и каждого города по 3—4 человека. Выборность, народность суда, наличие в нем «лучших людей» (т.е. сословность выборов) прямо указывается в царском указе: «Выбирать в губные старосты только лучших, первых людей из детей боярских и дворян, которые были бы к тому пригожи, душой прямы, животом прожиточны и в грамоте горазды»[751]

.

Компетенция губных старост была очень широка: государство не опасалось дать им в руки суд и исполнение судебного решения практически по всем категориям дел, включая смертную казнь. Кроме этого, должность судьи была несменяемая, и отрешать его по инициативе административных органов строго запрещалось[752].

Помимо губных старост, русская судебная система знала, начиная с 1552 г., и выборных излюбленных судей. Они выбирались исключительно из лиц крестьянского сословия и в их компетенцию входили дела крестьянского сословия. Впрочем, иногда им передоверяли и более важные дела, находившиеся обычно в компетенции губных старост. Как правило, срок деятельности излюбленных старост также не был ограничен, что способствовало их авторитету и гарантировало беспристрастность рассмотрения дел[753].

Судебная система предусматривала широкое участие выборных лиц и гласность судопроизводства. Впрочем, эта практика гласности судопроизводства и народного контроля за деятельностью судей может считаться устоявшейся как минимум со второй половины XV в., когда «добрые» или «лучшие» люди, избиравшиеся обществом, следили за процессом. В случае необходимости они же докладывали верховной власти о судебных небрежностях и лукавствах и та всегда реагировала на них самым жестким (для виновной стороны) образом[754].