Церковь и политический идеал

Нельзя сказать, будто послание констатирует какието исторические факты либо является новым пророчеством о будущем. Его никоим образом нельзя квалифицировать также и как признанную всеми квинтэссенцию духа времени, своего рода заветную мечту великоросса, завуалированную программу будущего развития Московского царства[856]. Это – лишь один из документов, донесший до нас определенные чаяния времени и давший толчок тем или иным настроениям. Хотя, конечно, популярность идей, изложенных старцем Филофеем, была такова, что они в отредактированном виде были официально изложены в актах Московского Освященного Собора 1589 г. об утверждении Московского патриаршества, где Третьим Римом именовалась уже не Москва, а вся «Великая Россия» в целом[857]

.

В этой связи весьма серьезное значение имеют ответы на вопросы: насколько мысли и оценки старца Филофея о России соответствовали обстоятельствам и духу того времени, потребностям национального развития нашего Отечества в прошлом и актуальны в настоящее время; являются ли они добрыми проявлениями русского самосознания или, напротив, результатом тех заблуждений духа, от которого несвободна ни одна нация, тем более великая – «у великих народов и ошибки бывают великими»?

II

Как ни странно, наиболее слабым звеном в перечне оценок старца Филофея является указание на Московское царство, как на христианнейшую державу. Для того чтобы считаться в полном смысле слова таковой, Москве необходимо было обеспечить нормальное, непрекращающееся развитие духовной жизни личности и общества в целом. А для этого нужна сама личность и религиозное образование, чтобы эта личность верила в Бога искренне и содержательно, чтобы знание ее о Христе было полным. Иначе зачем нам Евангелие и Послания Апостолов, Святые Отцы и Учители Церкви, если можно обойтись пустыми поклонами неведомому «богу»?!

Однако едва ли можно без опасения впасть в обман утверждать, будто нам удалось привить и закрепить в русском сознании идею человеческого достоинства. «“Благочестивая” Русь московской эпохи, – не без оснований говорил както В.С. Соловьев (1853—1900), – спокойно допускала языческий взгляд на человека, как на вещь, которая может всецело принадлежать другому. В сущности, московское холопство ничем не отличалось от древнего рабства: господин, убивший холопа, не нес никакой действительной ответственности и лишь для виду подвергался церковной епитимии. Нужно было восстановить (или все же создать? – А.В.) в русском сознании элементарное христианское понятие о человеческом достоинстве»[858]

.

В оценках В.С. Соловьева нет преувеличения – лишь боль за наши недостатки. Более того, такое отношение к человеку было характерно не только для XV столетия. Любопытный эпизод произошел в начале царствования Петра Великого (1682—1725) – сына своей эпохи, когда государь прибыл с посольством в Амстердам. Однажды он узнал, что два посольских дворянина, сопровождавших его, неодобрительно высказывались о царе в том смысле, что тому следовало бы поменьше выставлять себя на посмешище своим поведением, а держаться соответственно сану. В бешенстве Петр велел казнить обоих, но встретил мягкий, однако категоричный отпор: ему объяснили, что царь находится в Голландии, где никого нельзя казнить без приговора голландского суда. С глубокой неохотой Петр согласился на компромисс, в результате чего бедняги были высланы в какието отдаленные голландские колонии[859].

Откуда же это в нас? Почему, свято храня верность Христу и легко идя на смерть за Православную Церковь, мы так и не сумели воспитать личность? Как полагают, история русского нигилистического отношения к человеку выросла из самой специфики формирования Московского княжества (впрочем, как и остальных русских княжеств). В период удельного времени люди могли сами выбирать себе хозяина. Но когда удел Московского князя перерос в государство, прежний князьхозяин стал автоматически считаться не только владельцем земли, но и государем над людьми[860]

.

Это обстоятельство, быть может, не повлекло бы таких гибельных последствий, если бы не вторая особенность политического и общественного строя Древней Руси. К несчастью для нашей государственности, высокое понятие «честь», далеко не пустое в Византии или в Западной Европе, изначально выросло из разрядов, на которые делились различные элементы русского общества. Одно занятие считалось «честнее» другого, но и внутри каждого разряда отдельное лицо имело свою «честь» и ревниво следило за тем, чтобы она не подверглась уменьшению, поскольку уже приняла характер наследственной собственности.

Как следствие, сама иерархия лиц, из которых состояло общество, определялась знатностью, родом занятий, могуществом, личной зависимостью от какоголибо высокопоставленного лица и т.п. Иными словами, элементами, которые имели самое отдаленное отношение к идее государственности и понятию о человеческом достоинстве, никак не должные зависеть от личных, субъективных условий. «Отсюда бесконечное неравенство между людьми», – писал Б.Н. Чичерин (1828—1904).