Церковь и политический идеал

Так, некоторые из них решили, будто чтение книг – не архипастырское дело. Другие, напротив, считали, будто епископы уже в силу своего сана являются людьми, сведущими во всех вопросах церковной жизни. А потому вовсе не нуждаются в дальнейшем обучении. В итоге в религиозной жизни нашего общества практически не встречаются богословские беседы и споры, а древнерусская библиотека не превышала «непритязательного для ума собрания книг рядового византийского или болгарского монастыря». Не удивительно, что переводческая, литературная и проповедническая деятельность была инициирована в Киеве не священством, а Великим князем св. Ярославом Мудрым (1016—1054)[871].

В дальнейшем жесточайший дефицит образованных людей вынудил Новгородского митрополита Геннадия (1484—1509) с горечью констатировать: «Не можем добыти, кто бы горазд грамоте. Кто хочет учиться, тот не может достать силы книжные, а другие не хотят учиться, а если учатся, то не от усердия».

Свидетельства современников открывают перед нами печальную картину религиозного просвещения, вернее – отсутствия оного. Факты свидетельствуют, что многие русские христиане вообще не знали молитв, даже «Отче наш» и «Символ веры». Более того, они были убеждены, что молитвы – дело исключительно священников и господ, у которых нет иных забот. Если и встречались примеры живого проповеднического слова, то исключительно в городах, где имелись образованные священники. Но, к сожалению, слово о Боге редко произносилось в бедных сельских храмах[872]

.

Как следствие, пышным цветом все эти века расцветал атавизм язычества, который вполне объясним. Боязнь княжеского гнева заставляла многих русских еще в домонгольский период принять христианство, при этом в душе они оставались язычниками. Низкий уровень просвещения и нерадивость пастырей также не способствовали изжитию этого пагубного явления. И потому еще несколько веков сохранялись в русской жизни проявления язычества. Правда, они не носили акцентированного характера насаждения антихристианских вероучений, скорее, представляли собой совокупность старых языческих обрядов, сохранившихся в народе. Но вред от них нельзя приуменьшать. Повсеместно наряду с христианскими праздниками отмечаются языческие, так что специалисты говорят о наличии у нас «двоеверия». На масленицу праздновали день Перуна и поминали покойников, как это было принято еще до принятия христианства. Ивана Купала соединился с празднованием Иоанна Предтечи, праздник Волоса – с днем памяти Георгия Победоносца, Рода и Рожаниц – с Рождеством Христовым. А языческие трапезы традиционно освящались Богородичным тропарем[873].

«Праздновав и празднуя языческие праздники и совершая религиозные языческие обряды, народ язычествовал и язычествует нисколько не сознательно, – писал Е.Е. Голубинский (1834—1912), – но языческое тем не менее остается языческим»[874]. А где закрепилось язычество, вытеснившее из какойто части быта христианство или не допустившее его, там нет личности.

Разумеется, царь и священноначалие активно боролись с ними – впрочем, не вполне успешно, судя по рецидивам бытовых языческих проявлений в последующие века. Еще на Стоглавом соборе 1550 г. приводились примеры многочисленных обрядов, положенных на христианские праздники или существующих автономно. И отцам пришлось разъяснять, что в день Святой Троицы христианам не следует со скоморохами, скачками, пением и плачем в деревнях и селах поминать своих почивших родственников (вопрос 23). Достаточно напоить и накормить нищих, дабы те помянули покойных. Аналогично с этим категорически запрещались на Иванов день и навечеряти Рождества гадания, пляски через огонь и скачки (вопрос 24). Вслед за этим следует еще целый ряд канонических узаконений, должных побороть языческие традиции, широко распространенные в Петров пост, на Радуницу, на Усекновение честной главы Иоанна Предтечи и т.д.[875]

Долго, еще очень долго сохранялось в нас старинное московское мракобесие, которым, по словам императора Петра Великого, «наш народ весь заражен был». Конечно, эти века не знали атеистов (впрочем, их не было и в Европе), однако такая религиозность, какая закрепилась в Москве, допускавшая самые отталкивающие культовые формы, имеет весьма отдаленное отношение к христианству. И не случайно Великий реформатор Российского государства отмечал невежество, «тьму», идолопоклонство и пустое суеверие в числе самых распространенных явлений своего времени. А потому требовал «учить и запрещать, дабы расколов, суеверия и богопротивного чествования не было, дабы неведомых и от Церкви не свидетельствованных гробов за святыню не почитали; и притворных беснующих, в калтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, и прочих под образом благочестия притворных и прелестных дел от духовного и мирского чина не принимали; дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли»[876].