Церковь и политический идеал

Ктото справедливо сказал, что если в Византии ереси рождались от чрезмерного интеллекта, то у нас они появлялись вследствие отсутствия оного. Не удивительно, что тема обряда, внешних символов стала камнем преткновения для большинства паствы и клира нашей Церкви. Отсутствие же образования и культуры приводило к тому, что любое мнение, несогласное с устоявшимся, тут же автоматически квалифицировалось, как ересь без какихбы то ни было оснований. Достаточно вспомнить трагическую историю преподобного Максима Грека (память 3 февраля), чтобы убедиться в истинности данного тезиса. Как ни горько звучит, но это очень «порусски»: вначале пригласить к себе изза границы книжника, дабы учиться у него, затем за «ереси» бросить учителя на 25 лет в темницу, а после смерти – прославить как преподобного.

Не скажу о живых,

А покойников мы бережем…

В.С. Высоцкий

И, оценивая себя сегодняшних, несложно прийти к выводу, что наше неумение слушать оппонента, неуважение к чужому мнению, личностная оценка любого противоположного взгляда не только, увы, присущи нашему сознанию и практике, но и являются законным детищем московской необразованной религиозности.

Впоследствии ситуация с просвещением лишь ухудшалась. «Привычка русского общества к невежеству, боязнь от науки впасть в религиозные заблуждения и горделивая мысль, что русские «без наук православны», служили сильным препятствием к подъему образования». Напрасно восточные патриархи своей грамотой 1593 г. убеждали русских епископов заботиться о религиозном просвещении; те оставались невнимательными к этим словам. А когда царь Борис Годунов (1598—1605) задумал устроить школы для преподавания иностранных языков и вызвать к нам ученых иностранцев, «попы и монахи воспротивились этому», заявив, что такая мера наверняка вызовет раздор и подорвет былое единоверие в русском народе[877]

. Как будто это единоверие и в самом деле было некой вековой константой…

Состояние благочестия епископа и клира хорошо иллюстрирует и указ царя Петра Алексеевича от 16 февраля 1723 г., в котором государь воспретил архиереям и прочим духовным лицам во время церковных служб заниматься своими делами, выслушивать челобитчиков, решать административные вопросы и т.п. Этим же документом им предписывалось «упражняться в благомыслии и в молитве и тем подавать приходящим на молитву людем образ благоговейного в церквах стояния»[878].

Весьма характерный эпизод произошел при присоединении Киевской митрополии в XVII столетии к Московскому патриархату. Как известно, до подчинения Москве Киевский митрополит среди прочих особых прав непосредственно руководил типографией КиевоПечерской лавры, что имело широкие последствия. Не говоря уже о том, что поток книг, выходивший оттуда, в значительной степени способствовал духовному просвещению Юга России, типография приносила весьма существенные доходы, так что ее считали едва ли не самым главным источником пополнения митрополичьей казны. Надо сказать, что все попытки правительства Польши и даже Римской курии противостоять этой просветительской деятельности путем издания своих произведений на русском языке не принесли успеха – настолько системной и сильной являлась проповедническая деятельность Киевской типографии и духовных школ Малороссии[879]

.

Однако, никоим образом не доверяя «на слух» малороссийским епископам и просветительским школам, до сих пор существовавшим в Украине даже в период ее подчинения католической Польше, Московский патриарх Иоаким (1674—1690) запретил издание книг в Киеве, полагая, что в массе своей они наверняка еретические. А попутно закрыл и духовные школы, считая, что там добру не научат. Как справедливо замечают исследователи, малороссы были поражены этими нововведениями, поскольку ранее систематически получали привилегии для поддержания православных духовных учреждений от католических королей Польши[880].

И никак нельзя не согласиться с тем выводом, что история патриарха Никона и Русского раскола обнаружила, с одной стороны, в нашем народе гигантский запас душевных сил; с другой – «отсутствие всякого идеального содержания и крайнюю скудность умственных средств»[881]. Ему вторит и другая, не менее, увы, обоснованная оценка: «Крайне неудовлетворительное положение духовенства в допетровской Руси, его несостоятельность, несоответствие своему назначению сказалось с особой силой и ясностью при повороте России на новый путь сближения с Западной Европой, обозначивший довольно заметно еще с начала второй половины XVII в., усилившийся к концу этого столетия и завершившийся реформами Петра Великого»[882].