Цирцея

С плеском упал якорь, а за ним и трап. Над кораблем с криками кружили чайки. Спустились двое, держась за руки, склонив головы. Мужчина, широкоплечий и мускулистый, с черными волосами, которые развевал поздний бриз. И, как ни странно, женщина – высокая, закутанная в черное, длинное покрывало струится за спиной. Они с достоинством и без всяких колебаний двинулись ко мне, будто долгожданные гости. Встали на колени у моих ног, и женщина простерла ко мне руки с длинными пальцами без украшений. Покрывало она закрепила так, что ни пряди волос из-под него не выбивалось. И упорно не поднимала головы, скрывая лицо.

– Богиня! – сказала она. – Ээйская колдунья! Мы пришли к тебе за помощью. – Голос ее был низок, но отчетлив и музыкален, словно она часто пела. – Мы бежали от великого зла и, дабы от него спастись, сами совершили великое зло. Мы заражены.

Я это чувствовала. Нездоровый дух сгустился, и все вокруг отяжелело, будто маслом облитое. Миазмы – вот как это называется. Скверна. Ее порождают неискупленные преступления, деяния, направленные против богов, неосвященное кровопролитие. После рождения Минотавра я ощутила ее на себе, а потом омылась в водах озера Дикты. Но эта была сильнее: смрадная, сочащаяся зараза.

– Ты поможешь нам? – спросила женщина.

– Помоги нам, великая богиня, уповаем на твою милость, – подхватил мужчина.

Не волшебство им требовалось, а наш древнейший ритуал. Катарсис. Очищение дымом и молитвой, водой и кровью. Мне не полагалось задавать вопросов, допытываться, в чем их проступок, если таковой был. Я могла только ответить “да” или “нет”.

Мужчина был менее сдержан, чем его подруга. Говоря, он чуть приподнял подбородок, и я увидела мельком его лицо. Молодой, моложе даже, чем я предполагала, – борода еще росла клочками. А кожа, хоть и раздраженная солнцем и ветром, светилась здоровьем. Он был красив – как бог, сказали бы поэты. Но меня больше всего поразило, как решителен этот смертный, как храбро держит голову, невзирая на все свои тяготы.

– Встаньте, – сказала я. – И идем. Помогу вам, чем смогу.

* * *

Я повела их наверх кабаньими тропами. Он заботливо держал ее за руку, будто чтобы не дать упасть, но она ни разу не споткнулась. Пожалуй, она ступала даже увереннее его. И все-таки по-прежнему старалась не поднимать головы.

Я впустила их в дом. Они прошли мимо кресел и молча преклонили колени на каменном полу. Дедал мог бы изваять с них прекрасную скульптуру – “Смирение”.

Я отправилась к задней двери, свиньи бросились мне навстречу. Я взяла поросенка, которому и полугода не исполнилось, – чистого, без единого пятнышка. Будь я жрицей, дала бы ему какое-нибудь снадобье, чтобы он не испугался, не задергался и не испортил ритуал. Но в моих руках поросенок просто обмяк, как спящее дитя. Я омыла его, обвязала священными лентами, сплела венок ему на шею – он не противился, словно все понимал и соглашался.

Я поставила на пол золотую чашу, взяла большой бронзовый нож. Алтаря у меня не было, да и зачем: где я – там и мой храм. Клинок легко рассек шею животного. Тогда поросенок все же задергался, но лишь на мгновение. Я держала его крепко, пока он не перестал лягаться, а красный ручеек тем временем стекал в чашу. Я пела гимны, омывала их руки и лица священной водой, жгла душистые травы. И чувствовала, как тяжесть уходит. Воздух очистился, маслянистый запах постепенно исчез. Они молились, а я вынесла кровавую воду и вылила на морщинистые древесные корни. Позже я разделаю тушку и приготовлю им на ужин.

– Вот и все, – сказала я, возвратившись.

Мужчина поднес к губам краешек моего плаща.

– Великая богиня!

Но я смотрела на нее. Хотела увидеть лицо, которое она столь тщательно охраняла, а теперь освободила наконец.

Она подняла голову. Глаза ее горели ярко, как факелы. Она откинула покрывало, и я увидела золотые, точно солнце на критских холмах, волосы. Полубогиня, могущественный сплав божества и человека. Более того, моя родственница. Такой золотистый взгляд мог принадлежать лишь прямому потомку Гелиоса.

– Прости за обман, – сказала она. – Боялась, ты меня прогонишь, и не хотела рисковать. Я ведь всю жизнь мечтала с тобой познакомиться.

Было в ней нечто трудноописуемое – горячность, от которой тебя и самого в жар бросало. Я ожидала увидеть красавицу, ведь держалась незнакомка как царица богов, но ее красота оказалась своеобразной, не той, что отличала мою мать или сестру. По отдельности черты ее лица ничего собой не представляли – нос слишком острый, подбородок чересчур волевой. Но, соединенные в одно целое, подобны были сердцу пламени. Глаз не оторвешь.

Ее цепкий взгляд словно сдирал с меня кожу.

– В детстве вы с моим отцом были очень дружны. Что он мог сообщить тебе о своей заблудшей дочери, я не знала.

Такая в ней чувствовалась сила, такая уверенность. Мне следовало сразу распознать, кто она, по одной лишь осанке.

– Ты дочь Ээта. – Я припоминала имя, которое называл Гермес. – Медея, верно?

– А ты моя тетя Цирцея.