Цирцея

Видимо, это ее огорчало, и все же она самодовольно ухмылялась. Гордилась собой, словно вышедший к толпе победитель. Я наблюдала за ней. О богах, изгнавших ее, она говорила без злости и печали. Их власть казалась ей естественной, неоспоримой, как движение планет. Но я, подобно ей, была нимфой и тоже изгнанницей, дочерью великого отца, конечно, зато без мужа, с грязными руками и странной прической. По этой причине я становилась досягаемой – так она рассуждала. И поэтому намеревалась бороться со мной.

Ты ведешь себя глупо. Я тебе не враг, а строить гримасы – еще не значит кем-то управлять. Тебя убедили…

Эти слова не успели оформиться в моих устах, а я уже их отбросила. Все равно что на персидском с ней разговаривать. Ничего она не поймет, даже через тысячу лет. А мне надоело поучать.

Наклонившись к ней, я заговорила на понятном языке:

– Вот как мы будем жить, Алка. Я тебя не слышу. Запаха твоего розового масла не чую и волос твоих в доме не нахожу. Ты сама себя кормишь и о себе заботишься, а если будешь досаждать мне еще хоть один миг, превращу тебя в медянку и брошу в море на корм рыбам.

Ухмылка стерлась с ее лица. Она побелела, прижала ладонь ко рту и выбежала вон. И после держалась от меня подальше, как я и велела. Но среди богов разнесся слух, что на Ээю удобно ссылать непослушных дочерей. Явилась дриада, сбежавшая от нежеланного жениха. За ней – две каменноликие ореады, изгнанные со своих гор. Теперь, пробуя произнести заклинание, я слышала лишь дребезжание их браслетов. Садилась ткать, а они без конца мелькали где-то на краю поля зрения. Они шептались и шуршали в каждом углу. Когда я собиралась искупаться, чье-нибудь круглое лицо непременно склонялось над прудом. А когда проходила мимо, их хихиканье плескалось мне вслед. Нет, снова так жить я не буду. Не на Ээе.

Я вышла на поляну и позвала Гермеса. Он явился, уже с улыбочкой.

– Ну что? Довольна новыми служанками?

– Нет. Пойди к моему отцу, узнай, как их отсюда выдворить.

Я опасалась, что он не захочет быть на посылках, но такого случая позабавиться Гермес упустить не мог. Вернувшись, он сказал:

– Чего ты ожидала? Твой отец доволен. Говорит, это только справедливо, если меньшие боги служат его высокому роду. Он будет и другим отцам советовать посылать сюда дочерей.

– Нет. Больше я не приму. Так и скажи отцу.

– Узники обычно не диктуют условий.

Щеки защипало, вот только показывать этого я не собиралась.

– Скажи отцу, если они останутся, что-нибудь страшное с ними сделаю. В крыс превращу.

– Вряд ли Зевсу это понравится. Ты не забыла, что уже изгнана за причинение вреда собственной родне? Остерегайся худшего наказания.

– Ты мог бы замолвить за меня слово. Попробуй его убедить.

Его черные глаза сверкнули.

– Боюсь, я всего лишь вестник.

– Прошу! Они мне правда тут не нужны. Я не шучу.

– Нет, не шутишь. Ты нагоняешь тоску. Подумай хорошенько, для чего-нибудь они да сгодятся. Возьми их с собой в постель.

– Глупости. Они завопят и убегут.

– Нимфы всегда так делают. Но открою тебе тайну: бегать они совсем не умеют.

На олимпийском пиру за такой шуточкой последовал бы оглушительный хохот. Гермес ждал его и сейчас, скалясь по-козлиному. Но я ощущала лишь чистую, холодную ярость.

– Ты мне надоел. И давно уже. Сделай так, чтобы я тебя больше не видела.

Он, надо сказать, оскалился еще шире. А потом исчез и больше не возвращался. Не потому, что послушал меня. Просто я ему тоже надоела, поскольку совершила непростительный грех – нагнала тоску. Я догадывалась, какие истории он рассказывает обо мне – унылой, колючей и пахнущей свиньями. Порой я чувствовала его поблизости, хоть и не видела, он отыскивал моих нимф в горах, а после отсылал обратно, раскрасневшихся, смеющихся, потерявших голову от великого олимпийца, который проявил к ним благосклонность. Он, кажется, думал, что я, обезумев от ревности и одиночества, и в самом деле превращу их в крыс. Сто лет он прилетал на мой остров и все это время ничем, кроме собственного развлечения, не интересовался.

Нимфы остались. Когда у одних истекал срок службы, на их место приходили другие. Нимф могло быть четверо, а то и шестеро или семеро. Они трепетали, когда я проходила мимо, склоняли головы и называли меня хозяйкой, да что проку? Меня поставили на место. Одного отцовского слова, каприза хватило бы, чтоб всю мою хваленую власть как ветром сдуло. И не только отцовского: всякий речной бог имел право заселять мой остров, и помешать ему я не могла.

Нимфы порхали вокруг. Их приглушенный смех разносился по комнатам. Хорошо хоть, здесь нет их братьев, думала я, те хвастали бы, дрались и охотились на моих волков. Но опасаться этого всерьез, конечно, не следовало. Сыновей не наказывали.