Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Именно поверхностное, политическое, а не сущностное, связанное не столько с восприятием мира, сколько прежде всего с борьбой за власть противоречие марксизма с религией парадоксальным образом привело значительную часть его представителей к союзу с ней или, как минимум, к терпимому отношению к ней[166] в преддверии и тем более после начала информационной эпохи в 1991 году [20].

С одной стороны, с этого времени наука, как показано в примере 11, в силу окончательной политической победы буржуазии (в форме «ядра» мировой экономики – находящихся в фактически взаимной собственности инвестиционных «фондов фондов»[167]

– и обслуживающего их глобального управляющего класса) и окончательного же превращения буржуазии благодаря этому в реакционную силу начала вырождаться уже практически во всех сферах своей активности (и потому защищать против реакционного же клерикализма с объективной точки зрения, без прямой политической заинтересованности стало банально нечего).

С

другой стороны, прогрессизм без поддержки погибшего в обюрократизированных научных ритуалах эмпирического знания лишился даже принципиальной возможности оценки порождаемых им самим рисков. Соответственно, он лишился и возможности понимания необходимого уровня самоограничения, дойдя до всё более пугающего преобразования самого человека (в интересах прежде всего сверхприбылей крупных корпораций).

При этом действительно глубокое преобразование человека на индивидуальном уровне, осуществляемом современными технологиями (прежде всего информационными), в качестве неизбежной компенсации избыточной сложности (для удержания сложности социальной системы в целом на прежнем, поддающемся управлению уровне) ведет к вынужденной примитивизации общественных форм его организации, то есть к нарастающей социальной архаике.

В отличие от либерализма, превратившегося (благодаря трансформации господствующей части буржуазии из представителей национального реального сектора в представителей глобальных финансовых спекулянтов) в постмодернистскую идеологию, а на практике и по сути дела в религию, марксизм остался идеологией Модерна. В этом качестве он сохранил веру в социальный прогресс как достижимую цель человечества и в позитивную силу разума как средство достижения этой цели.

В результате на фоне антинаучного (в традиционном понимании науки как эмпирического знания, а не плодов хаотического сочетания бюрократических ритуалов в интересах крупного бизнеса) преобразования человека марксизм, сохраняя свой революционный характер по отношению к либеральному новому порядку, парадоксальным образом стал консервативной силой. (Точно так же традиционные религии и консерватизм как идеология именно в силу своей консервативности стали на фоне этого либерального нового порядка революционными силами.)

Непосредственными причинами такого изменения положения без смены позиции стали, во-первых, антикапиталистическая и гуманистическая природа марксизма, не позволяющая примириться с разрушением самой природы человека, особенно в интересах крупного капитала, и, во-вторых, его противоположная религиозному консерватизму имманентная социальная революционность и, соответственно, стремление к социальному прогрессу против архаизации.

Кроме того, в сугубо теологическом плане оформилось понимание того, что атеизм как явление находится в плоскости не науки, но религии (являясь, в частности, в России пятой традиционной религией, отрицаемой в этом качестве по не содержательным, а сугубо конкурентным причинам – прежде всего представителями других четырех религий). Ведь неверие в существование бога само по себе является таким же фактом иррациональной веры (а отнюдь не подтверждаемой повторяющимися экспериментами науки), как и вера в него.

В этой связи не следует забывать, что на заре Советской власти коммунисты также вполне нейтрально относились к религии и церкви. Это можно объяснить и их тогдашней политической слабостью (и, соответственно, разумным нежеланием множить врагов без категорической необходимости), и враждебным отношением РПЦ к общему историческому врагу – монархии (хотя и проявившемуся исключительно после падения последней).