Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Но эта видимость во многом была обманчива. Художники Сефевидов и Моголов создавали прекрасные иллюстрированные книги, но они творили в рамках давно сложившейся эстетики. Шедевры персидской литературы, представленные в этих книгах, были написаны столетия назад. Все новые сочинения стремились подражать прошлому в темах и стилях. Эпическая поэма «Шахнаме» («Книга о царях») великого персидского поэта Фирдоуси, написанная пятью веками ранее для Махмуда Газневи, нисколько не казалась устаревшей в постмонгольском мире. Выдающийся поэт-мистик Руми родился в тот год, когда Чингисхан начал свои завоевания, но для подданных Османской империи его стихи звучали все так же актуально.

Люди в Дар аль-исламе имели все основания считать мир, в котором они жили, всем

миром – настолько единым и связным он был. Разные социальные созвездия в исламской галактике регулярно конфликтовали друг с другом, но эти столкновения происходили в рамках общего дискурса. У них были разные ответы на фундаментальные вопросы, но все они задавали одинаковые вопросы. Например, между Османской империей и империей Сефевидов стоял ключевой вопрос: суннизм или шиизм? В соседнем мире Великих Моголов вопрос был другим: ислам или индуизм? Понятно, что не могло существовать несколько «разных вер». Люди спорили, но они спорили на одном языке.

Интеллектуалы исламского мира того времени обращали мало внимания на события в Западной Европе, потому что происходящее в тех далеких землях отсталых людей не имело никакого значения для разрешения великих вопросов эпохи. В этом отношении они ничем не отличались от интеллектуалов Китая, Индии, тюркских степей или Юго-Восточной Азии. У каждого социального созвездия к востоку от Средиземного моря не было причин сомневаться в том, что их модель мира – это и есть мир. Безусловно, нарратив восстановления, сделавший прошлое образцом будущего, породил империи огромных размеров, богатства и могущества. Но в то же время Запад переживал монументальную трансформацию и там интенсивно набирал обороты совершенно другой социальный проект цивилизационного масштаба.

16.

Нарратив прогресса

(1500–1900 гг.)

В 1500 г. идея восстановления прошлого нисколько не привлекала европейцев. До чумного XIV в. большинство из них поколения за поколением влачили жалкое существование крепостных. И чем дальше в прошлое, тем хуже становилась их жизнь. Такое прошлое не могло быть поводом для ностальгии – тем более в эпоху после Крестовых походов и монгольского нашествия, когда Европа гудела рассказами об экзотических странах, где даже бедняки приправляют еду перцем и носят тончайший хлопок. Европейцы хотели идти вперед – и только вперед. Сегодня почти всегда было лучше, чем вчера, так зачем же бояться завтрашнего дня? В этом контексте все новое обладало непреодолимой притягательностью, любые перемены несли с собой надежду на лучшее, а дух первооткрывательства приобрел престиж, которого начисто лишился на Востоке. Из этих ингредиентов – в то же самое время, когда Китай династии Мин купался в великолепии, а исламский мир восстанавливал утраченную мощь, – в Европе начал зарождаться новый цивилизационный нарратив.

До конца эпохи Крестовых походов Европа была заточена в тесную клетку статичных социальных форм. Резкое общественное неодобрение не позволяло никому ставить эти формы под сомнение. Жизнь была настолько нестабильной, балансирующей на грани, что любой, кто раскачивал лодку, тем самым угрожал существованию всех остальных. Но эпидемия «черной смерти» ослабила силу ключевого нарратива, наполнявшего этот мир смыслом на протяжении семи веков. Подумайте сами: Церковь оказалась бессильна защитить чад Божьих от смертоносной болезни. Люди исполняли все, что предписывала Церковь, духовенство отпускало кающимся грехи, но они все равно продолжали умирать. Чума не делала различий между праведниками и грешниками. Божье наказание обрушивалось на всех, но наказание за что?

Потрясения не поставили под удар христианство как таковое. Поначалу они посеяли сомнения только по поводу Римской церкви. Но этого было достаточно, чтобы вновь поднять фундаментальные вопросы, на которые Церковь дала однозначные ответы несколько веков назад: «Как устроен мир? Как следует жить людям? Что на самом деле происходит? Куда все идет? Как нам это узнать?»

Европа вышла из эпидемии XIV в. как мир, пришедший в движение. Здесь вдруг стало возможным размышлять о прежде немыслимых вещах. Неслучайно именно в этот период особенно громко зазвучали призывы перевести Библию на современные языки, понятные людям. Многие хотели лично узнать, что было сказано в Священном Писании, потому что у некоторых закрадывалось невообразимое ранее предположение: Церковь могла делать что-то не так.

Протестантская идея