Любая конституция, которая создается в реальном мире, является двойственной по своей природе. С одной стороны, это руководство по управлению государством; с другой – договор между всеми заинтересованными сторонами, конкурирующими за преимущество на момент создания конституции. «Руководство по управлению» и «договор» не одно и то же. Первое опирается на машинную логику; второе неотделимо от нарратива. В одних конституциях сильнее выражен первый аспект, в других – второй. Конституции, которые являются в большей степени договорами, имеют тенденцию устаревать, потому что жизнь не стоит на месте, условия постепенно меняются и их положения теряют свою актуальность. Конституция США больше напоминала набор инструкций, как следует управлять страной. Да, в ней имелась примесь специфики, отражавшей реалии того времени – рабство как самый яркий пример, – но фундаментально этот документ прописывал абстрактные и универсальные принципы, а также предусматривал механизм для корректировки существующих инструкций в ответ на изменение условий: процесс внесения поправок.
Люди, писавшие Конституцию США, находились в уникальных условиях, которые вряд ли когда-нибудь повторятся в человеческой истории. Они жили в огромном новом мире, который могли начать строить буквально с нуля. Они только что отсекли себя от прошлого, и их будущее лежало перед ними как чистый лист. Разрабатывая документ, чтобы управлять взаимодействиями друг с другом, они стремились создать абстрактные процедурные механизмы, которые могли быть применены ко всему новому человечеству, каковым они, вероятно, себя считали[34]
.Другие конституции родились далеко не в столь благоприятных, ничем не обремененных условиях. Французы приняли свою первую конституцию в 1791 г., но та продержалась недолго, в чем нет ничего удивительного. Французы продолжали существовать в своей давно разворачивающейся исторической драме, унаследовав из прошлого груз непримиримых разногласий и обид и переживая в тот момент одну из самых кровавых ее глав с гильотинами на площадях и отрубленными головами. Такой социальный контекст не способствовал трезвому обсуждению механизмов и процедур. Составителям первой французской конституции пришлось
Великая французская революция оказалась поворотной в другом: она вывела на историческую сцену новую силу –
В мире, определяемом религией, первым вопросом было: «Как нам узнать, что это правило исходит свыше?» В мире, определяемом идеологией, первый вопрос звучит по-другому: «Как нам узнать, что это правило будет работать?» Религии нужно убедить людей в том, что предлагаемое ею ви́дение божественного потустороннего мира верно, а ее интерпретация посланий из этого мира правильна. Идеологии нужно убедить людей, что предлагаемая ею модель отношений улучшит человеческую жизнь здесь, на Земле.
Французские революционеры сделали идеологию своим знаменем. Oни хотели не просто заменить одну семью монархов другой – они хотели уничтожить саму идею, что одни люди могут править другими в силу своего рождения. В качестве фундамента для строительства нового мира они предложили три идеи, или, точнее, всего три слова: свобода, равенство, братство.
Но на практике эти принципы несли в себе слишком много неопределенности. Свобода для кого и от кого? Что понимать под свободой? Распространяется ли братство в том числе и на женщин? А как насчет равенства? Все люди разные, так в каком отношении их следует уравнять? Попадая в реальный мир, любая идеология как искусственный конструкт неминуемо сталкивается с противоречиями. Не избежала этого и Французская революция со своей доктриной, что, однако, нисколько не подорвало мощную убедительную силу ее идеологии.