Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

В таком контексте марксистское ви́дение классовой борьбы может возродиться в новой форме. В грядущую эпоху на смену нынешнему правящему классу – владельцам машин и капитала (хотя влияние денег не исчезнет так быстро, поэтому наследственные богачи, вероятно, еще на какое-то время сохранят власть) – может прийти новая правящая элита, нетократия[41]

. Это будут люди, способные манипулировать цифровой средой, существующей автономно от физического мира, – виртуальной реальностью, или Метавселенной, как назвал ее писатель-фантаст Нил Стивенсон в своем пророческом романе «Лавина»[42]

(1992). Главный его герой – в реальном мире неудачник, работающий разносчиком на мафию, которая осталась единственным на планете производителем пиццы. Но в виртуальном мире он – всесильный герой, который спасает человечество от смертельного наркотика. В романе Стивенсона Метавселенная – единственная вселенная, имеющая значение. Не это ли происходит сегодня в реальности? Все зависит от того, что подразумевать под словом «реальность».

31.

Наши миры – наши модели мира

Сегодня мы, люди, достигли такой ступени развития, что способны уничтожить собственную планету, и, судя по всему, мы движемся именно к этому. Такое положение вещей не может не озадачивать. У нас есть знания и технологии, чтобы отказаться от ископаемого топлива, прекратить загрязнение окружающей среды, накормить всех людей, сдержать стремительный рост населения – короче говоря, мы решили бы все проблемы, стоящие перед нашим видом, если бы объединили силы и выработали общий план действий. Почему мы этого не делаем? Почему даже сегодня, когда кто угодно может общаться с кем угодно, нам так сложно стать единым интегрированным сообществом, которое формирует и реализует общечеловеческие намерения?

На мой взгляд, ответ очевиден: кто угодно с кем угодно – вовсе не то же самое, что все со всеми. Технологии обеспечивают первое, но не второе. Мы не можем действовать как единый вид, потому что, по большому счету, не ощущаем себя единым видом. А все потому, что мы живем во множестве разных смысловых миров – и эта проблема относится к области языка, а не технологий. Каждый из нас является частью какой-либо коммуникационной зоны, разветвленной сети людей, которые взаимодействуют между собой намного интенсивнее, чем с посторонними. Обмениваясь внутри нашей зоны историями и интерпретациями, мы создаем модель реальности, которая кажется близкой и наполненной смыслом всем, кто ее создает. Эта модель мира делает нас понятными друг для друга, тем самым давая нам возможность действовать как единое социальное созвездие, но одновременно делает нас менее понятными для людей вне нашего нарратива. Как заметил писатель Янн Мартелл, «мы все – граждане языков, на которых мы говорим, но мир – это не язык».

Коммуникационные зоны формировали жизнь людей с момента рождения человечества и продолжают делать это в настоящем с тем лишь отличием, что сегодня фактор физического местоположения перестал играть прежнюю роль. Природные феномены, такие как реки, долины, моря, больше не имеют никакого значения. В информационно-цифровом веке мы получили возможность общаться с теми, кто разделяет наши взгляды, где бы ни жили эти люди географически. Технологии позволяют формировать в киберпространстве мировоззренческие модели, которые не выносятся на публичную арену, а потому остаются невидимыми для посторонних. Но эти модели также невидимы и для самих инсайдеров, потому что так устроен любой нарратив: нам трудно отличить созданную нами модель реальности от объективной, «нефильтрованной» реальности. Мы все живем под возведенными нами куполами, которых обычно не замечаем. После того как мы договорились нарисовать на потолке небо, мы, глядя вверх, видим не потолок и не нарисованную картину. Мы видим там настоящее небо.

Принято считать, что люди склонны формировать замкнутые мировоззренческие сообщества – социальные пузыри, – потому что намеренно ограничивают свое общение только теми, кто разделяет их убеждения. Я не уверен, что проблема именно в этом. Большинство людей, которых я встречал, уверены, что их идейное сообщество открыто для дебатов и диалога. Это касается догматичных марксистов. И непримиримых исламистов. И ярых апологетов политкорректности. Все они настаивают на том, что готовы обсуждать свои идеи с кем угодно… кроме этих «тупых невежд», которые не разделяют их идей. Однажды я наткнулся на онлайн-чат, где двое ультраправых, оба страстные почитатели Гитлера, яростно спорили о Гиммлере. Не думаю, что это можно рассматривать как свидетельство того, что сообщество неонацистов готово к диалогу с другими.