Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Пожалуй, можно сказать, что архитектурная конструкция здесь сводится к своей границе (не таковы ли афоризмы восточных мудрецов, которые отсылают к неназванному смыслу и потому как бы сами устраняют, стирают себя?). Перед нами предел видения, непостижимый образ мирового обновления. Здесь безостановочно работает машинка духовного бодрствования, и каждое мгновение человеческая воля получает новый импульс, новый шанс открытия мира. Таков кристалл многими столетиями выправленного, заключенного в оправу всевместительных небес быта: небесная спонтанность оборачивается изощренностью человеческого искусства, в человеческой работе зияет несотворенная бездна Неба. Значит, родовая жизнь – бездна без глубины? Не об этом ли сообщают игра поверхности и глубины во вделанных там и сям в стены барельефах с изображениями благопожелательных символов или сцен из жизни древних мудрецов? Или вырезанные из бамбука стаканы, где игра цветов и масс модулируется изменениями глубины резьбы?

Итак, интерьер домов в Сиди подчинен контрасту насыщенной пустоты ритуально-символического пространства и функциональности – по определению эфемерной – человеческого быта. Узкие и глухие переходы между отдельными отсеками усадьбы образуют некое подобие лабиринта, не лишенного, впрочем, смутно улавливаемой регулярности (китайские дома действительно строились путем наращивания однотипных модулей). Поистине, таково назначение человека на земле: быть строителем своего жилища, своей мыслью и своим трудом врастать в себя. В этом всецело внутреннем пространстве – пространстве сердца – ориентирами служат назидательные, всегда житейски-здравомысленные надписи на стенах и колоннах, над дверями и алтарем. В «Зале возвышения человечности», построенном одним богатым купцом в конце XVII в., можно прочитать:

«Дела должны соответствовать намерениям; люди, живя в мире, должны говорить осмотрительно».

«Долголетие происходит от человечности, а радость жизни – от мудрости».

«Трудолюбием побеждай неумение и скудость, так взрастишь бережливость».

В «Зале почтения и любви» главная тема – почтение к родителям, преданность и все та же бережливость. Одна надпись объявляет с редкой для Китая прямотой: «Есть почтение к родителям – ты человек, нет почтения к родителям – ты скотина».

Сейчас большинство «высоких залов» деревни завалено горами псевдоантиквариата, нередко искусно сделанного и добросовестно состаренного. Наверное, только китайцы способны вложить в подделку больше труда и таланта, чем было вложено в оригинальное изделие. Вся эта рухлядь, как мне показалось, не портит интерьера старых домов, ведь ему по исконному его замыслу приличествует все ветхое, брошенное, непрактичное. «Обветшавшее получит новую жизнь», – говорит Лао-цзы. И правда: вышедшая из употребления вещь может получить новое применение или просто очаровывать своей загадочностью.

Одна из достопримечательностей деревни – так называемая Башня рукоделия. Здесь девушки занимались шитьем и прочими женскими ремеслами (допускалось и обучение грамоте) в ожидании замужества. Изысками отделки башня не блещет. Величие родного дома дочери ни к чему, она в нем – отрезанный ломоть.

Из внутреннего простора китайского дома выходишь, как ни странно, в тесноту внешнего мира, где погулять как раз и негде. Можно разве что пройтись от двери до двери, как по ниточке, с трудом разминувшись с встречным прохожим. Не успел оглянуться – и ты опять у двери, т. е. у входа во внутреннее. Другого и не нужно, ведь все внешнее – обманчивый отблеск внутреннего. Узкие проулки небрежно выстланы каменными плитами, приходится прыгать через лужи и грязь. Единственное публичное пространство – мощенная все теми же плитами, но ничем не огражденная площадь, скорее даже поляна, у входа в деревню. По соседству – храм, где могли проходить представления или какие-то деревенские церемонии. Но это жизнь «на выселках», ничейная и в сущности всем чужая. Поистине,

В Срединном царстве все влечется к середине

И тонет в сумраке высоких залов,

чтобы

Вернуться в образах небесной жизни рода…