Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  Внутренний мир Мямли напоминал библиотеку, где в жизни он бывал лишь единожды, да и то - не в качестве читателя, но в качестве вора, похищающего культурное достояние. В том деле, конечно же, не обошлось без вездесущего Рори - кладезя криминальных идей и инициатора всех преступлений неразлучной парочки. Сам Мямля не был обучен грамоте и потому никак не мог по достоинству оценить ценность похищаемых им фолиантов, что не помешало ему запомнить пыльное и просторное помещение, сухой воздух (но не суше, чем в шахте), полки, с огромным разнообразием книг, уходящие к потолку и верхами теряющиеся среди его темноты, характерный запах, который его тогда еще живое обоняние позволяло прочувствовать в полной мере. В винных погребах Мямле доводилось бывать частенько. На вино и спрос всегда побольше, чем на книги, для успешного сбыта которых еще нужно было найти ценителя.

  Нынче, недвижимо стоя у входа, Мямля слушал, что говорит оратор, и находя логические нестыковки в его речи, списывал их на собственную необразованность и недостаток интеллекта. В его понимании личность такого высокого статуса и уважения, каким представлялся этот ему неизвестный, но несомненно уважаемый местными авторитет, никак не могла ошибаться в материях, о которых вещала. А многочисленная публика, выступающая в поддержку данного авторитета, в свою очередь никак не могла ошибаться в нем. Зачем говорить о том, чего не знаешь, если это не истина для тебя? И зачем поддерживать эту истину, если не понимаешь, а уж тем более не разделяешь позицию провозгласившего ее? Об этом и многом другом Мямля рассуждал ежечасно в настоящем, но рефлексия то и дело поглощала его и утаскивала за собой в прошлое. А не вполне оформившаяся, но вина за соучастие в преступлении против жителей Хельмрока обгладывала его кости, и так практически лишенные плоти, и как бы он не упирался всей грузностью своего мертвого тела, как бы не утверждал себе, что свобода того стоит, с течением времени кусочек за кусочком вина пожирала его.

  "Эх, если бы я только мог сейчас говорить! Если бы я только мог сказать, кто виновником всему, и никакое наказание не устрашило бы меня более, нежели то, чьи истязания я испытываю сейчас", - твердил про себя Мямля, он уже решился сознаться, и волновался теперь как бы не было слишком поздно к тому моменту, когда он получит возможность свое решение осуществить. Мямля понимал сколь многое может решить его признание в этом. Погруженный в раздумья Мямля не замечал, что массивная нижняя челюсть его уже оттаяла и теперь по давней привычке двигалась, повторяя ход его мыслей, - не замечал, что уже может говорить.

  "Лишь бы только этому дурню не взбрело в голову сознаться как тогда, лишь бы только..." - мысленно повторял Рори, беспокойно косясь искусственным глазом, который не был от природы его частью, но контроль над которым он получил вскоре после смерти. Так продолжалось довольно долго, а на фоне этого разворачивалась односторонняя словесная баталия (по сути монолог) между все распаляющимся содержанцем и Фердинантом, который и не мечтал уж выйти живым из того диспута. Когда же в момент торжества победителя, оратор в заключение выдал что-то особенно важное громко, и это что-то с готовностью подхватила толпа, челюсть испугавшегося Мямли резко вздернулась, а зубы, столкнувшись, издали громкий щелчок. Тотчас глаз Рори в отчаянии закатился внутрь черепа, предвкушая что будет в дальнейшем, а Мямля принялся говорить так быстро, как никогда еще не говорил до этого.

  - Шахта! Это не живые! Не живые! Это мы, - это мертвые мы натворили! - кричал он, и несколько черепов обернулось. - Это мы натворили, - мы, а не они! - продолжал кричать Мямля, и с каждым его воплем, с каждым повторением все больше черепов оборачивалось, все больше мертвецов подходило послушать. Пожалуй, впервые на веку Мямли, если не считать суда над ним, он был в центре внимания и получил возможность выговориться. Тогда, на суде, ему задавали вопросы, и эти вопросы, их строгие и выверенные формулировки, стесняли мышление Мямли. Теперь ничто не мешало ему излагать как, по его мнению, следует, но времени было в обрез и потому связной речи при всех его стараниях никак не выходило.