Твоя капля крови

Бьет радужная, искрящаяся вода. Переливается. День весь пронизан теплом и светом. Через мелкую водяную пыль Стефан смотрит на Юлию. Она задумчиво плетет венок, сидя на мраморном бортике. Пальцы теребят цветы, а взгляд остановился; она где-то далеко, может – в оставленной отцовской деревне. Стефан рассматривает Юлию без стеснения. Хотя бы это ему сегодня позволено. Отец и Марек уехали с паном Ольховским, в доме, кроме них с Юлией, только слуги. Она проворно сплетает один стебель с другим, даже не глядя. Стефан смотрит как завороженный на ее проворные пальцы, и в нем поднимается безнадежное телесное томление, с которым он скоро свыкнется, как с саднящей раной. Он не чувствует, как давит на макушку солнце, как пересохло горло. Только Юлия замечает, подняв голову от цветов:

– Стефан, у вас совсем больной вид.

Он думает о другой жизни; той, где она не была бы повенчана с его отцом и он мог бы признаться, чем именно болен. От тоски по той жизни глухо болит в висках.

Он извиняется, бормочет, что солнце напекло голову, и поскорей уходит в дом. Она еще не видела его приступов – и не надо. Говорил ведь отец, носи с собой эликсир, а он… И слуги, как нарочно, все исчезли… Лестница колышется, ступени через красный туман еле видны. Он начинает подниматься, но почему-то вдруг оказывается сидящим на лестнице.

– Стефан? Матерь добрая, что с вами?

Он и Юлию через этот туман почти не видит, только приближающийся неясный силуэт. Пытается сказать ей, чтоб она уходила, но не получается разомкнуть слепленные жаждой губы. Юлия пропадает, и с ней исчезает все, закрываясь красной завесью.

Потом чья-то рука приподнимает ему голову.

– Ну, ну, тише… Сейчас все пройдет, пейте…

В голосе, пытающемся его ободрить, он слышит нотки страха, но выбраться из пелены, чтоб оттолкнуть ее руку, он не в силах.

И не в силах – не пить.

Стефан слизывает с губ сладкие капли, в глазах понемногу проясняется.

– Зачем вы, Юлия… Матерь добрая, зачем только…

– Так значит, Юлыя, – произнесла Доната. Расплывающееся перед глазами алое пятно оказалось рубином на ее шее. Стефан заморгал; торопливо отвел взгляд, чтоб не таращиться на отороченный жемчугом лиф цесарины.

Она сидела на краю кушетки, держа в белых пальцах бокал с остатками крови.

– А мы-то тут гадаем все, кто так безнадежно занял ваше сердце… Сколко моих дам о вас вздыхалы, знаете лы, а вы бы хоть посмотрелы в их сторону…

Она говорила слишком быстро, слишком нервно.

Оказалось, что он полулежит на неудобной кушетке, опустив голову на твердый край.

– Что…

– Вам было нехорошо, – просто сказала Доната. – Я принесла вам попить.

Что ж, можешь гордиться – сама цесарина Остланда поит тебя своей кровью. Если своей, разумеется.

Стефана окатил горячий стыд. Он неловко поднялся, попытался расправить костюм.

– Я нижайше благодарю вас, ваше величество, за заботу обо мне, которой я, без всякого сомнения, недо- стоин…

– Долг цесарины – заботиться о своих подданных. Князь Белта… такого не должно случаться. Не в вашем возрасте. Вам повезло, что я оказалась здесь.

– Несказанно повезло, ваше величество.