Твоя капля крови

Подарки от придворных и купцов понять легко, но Стефан не первый раз уже дивился желанию бедняков смастерить из скудных материалов игрушку – корпеть ночами, подравнивая ноги деревянному коню или подклеивая щепки на крышу соломенного замка, – только чтоб увидеть улыбку цесаревича.

После церемонии Лотарь, вопреки всякому этикету, подхватил уставшего наследника на руки.

Среди людей принято считать нас воплощением зла, и будет объяснимо, хотя и прискорбно, если вы захотите избавиться от ребенка…

Не дай Мать ему когда-нибудь узнать…

Лоти был свободен. Теперь он будет допоздна носиться по саду с ребятней, хватать сладости с расставленных в аллеях столов, пить слабое вино из фонтанов. Дожидаться фейерверков.

Придворные хотели, чтобы казнь бомбистов стала частью праздника, но Лотарь отказался.

– Это праздник жизни, а не смерти. Его высочеству на рождение следует дарить игрушки, а не мертвецов на веревке.

Однако большей отсрочки им не будет и не будет помилования.

Стефан все же осмелился просить за них, хоть по глазам Лотаря, позеленевшим, как море перед штормом, сразу понял – бесполезно.

– Ваше величество, я прошу вас, выслушайте меня. Если вы сейчас помилуете этих преступников, Бяла Гура будет вами восхищаться. При всей нашей любви к воле никто не станет оправдывать цареубийц. И если вы проявите милосердие, то покажете лишь, как глупо и ничтожно было их преступление. Уже завтра их никто не вспомнит. Но если казнить их сейчас – завтра же из них сделают мучеников. О них начнут слагать песни… к сожалению, у нас много дурных поэтов. И я боюсь, что песнями не обойдется.

– Вы уже не первый раз пугаете меня бунтом, Белта. Но не Остланду бояться волнений в провинции. Остланд хорошо умеет с ними справляться. Если ваши соотечественники не понимают хорошего отношения, пусть будет бунт. Вы знаете, чем он кончится; полагаю, они знают тоже. Возможно, он чему-то научит Белогорию, хотя, судя по прошлому опыту, – вряд ли. Но мой долг как цесаря дать моему народу то, что он хочет. Если хотят крови – пусть будет кровь.

Говорил он намеренно резко, и после теплых слов, что Стефан слышал недавним вечером, было еще горше.

«А чему ты удивляешься? Назвался его другом, а сам прошел просить за его убийц. Пусть и несостоявшихся…»

– Вы ведь знаете, что я привязан к вам, Стефан, – сказал Лотарь. – Вспомните, сколько я сделал из привязанности к вам. Сколько я отменил матушкиных строгостей. Открыл Университет, разрешил собрания, бунтовщиков отпускал одного за другим… знаете почему? – Он засмеялся. – Потому, что мне хотелось, чтоб вы глядели на меня теми же глазами, что раньше. Как на освободителя. По чьей милости, вы думаете, я затянул с войной так, что дражанцы теперь злы на союзника и брата, а весь Шестиугольник смеется? Спросите во дворце, да хотя бы и в народе, и вам скажут, что Белогория живет куда привольнее, чем Остланд, и только потому, что цесарю нашептывают под руку. Что же вы думаете, цесарь Остланда и впрямь должен помиловать бомбистов, потому что его белогорский друг очень просил?

Стефан не сразу смог ответить. Тишина расходилась волнами, как вода вокруг брошенного камня.

– Если я когда-либо злоупотребил вашей дружбой, государь, то чрезвычайно об этом сожалею. Но то, что вы сказали… было бы для меня слишком лестно. О более слабом правителе можно говорить, будто ему кто-то нашептывает, но вас я знаю! У вас слишком сильная натура, чтоб вы позволили кому-то так на себя влиять. Я не знаю, что остландский народ скажет о Бялой Гуре, но именно вас этот народ зовет освободителем.

– Освободил, – проворчал цесарь. – На свою голову.

Он не отпускал Стефана, хоть и ясно было, что разговор окончен.

– Ваше величество, разрешите…

– Вы устали, Белта. Я мог бы дать вам отпуск – на три недели, на месяц. Поезжайте в деревню, наберитесь сил… Я знаю, вы не слишком любите остландскую природу, но, поверьте, и у нас есть прекрасные уголки. Домой я вас не отпущу. В Белогории вам лучше сейчас не показываться.

А ведь и верно…

Доброго отца из эйреанского храма звали Эрванном. Редкое имя. У эйре – тех, что дружили когда-то с Древними, – от прежних хозяев чаще остаются родовые имена, а зовут их все больше Грицько да Тарас. Впрочем, те, кто выбрал Мать в супруги, порой берут прозвища. Но о святом Эрванне Стефан не слышал.

«Возможно, один из тех, кто помогал святому Анджею бить чудовищ…»

Добрый отец стоял посреди тюремного двора, укутанный, будто зимой, в серую мантию, спокойный и безнадежный, как смерть.

Их провели через висельный дворик, там возвышался эшафот с пустыми – по счастью – петлями. Отец Эрванн поглядел вверх – ветер беззаботно трепал веревки.

– Нет, – сказал Стефан. – Не здесь.

Как же испугалась несчастных юнцов с самодельной бомбой великая Держава. Понадобилась публичная казнь, чтобы прогнать тревогу.

Стефан разозлился на себя, поняв, что испытывает гордость. Печальную гордость побежденного.