Твоя капля крови

Она глубоко вздохнула и прильнула к нему. Так естественно, как будто в самом деле спасалась от непомерной усталости. Точно так же, как он сам когда-то. Доверчивость этого жеста лишила его слов, Стефан осторожно поднял руку и провел по тонкой линии позвонков под платьем.

– Я рада, что вы дома, Стефан. Хоть и не к добру вы приехали.

На это нечего было возразить. Он невесомо коснулся губами ее макушки. Не к добру, это верно…

Юлия отстранилась. Провела ладонью по лбу.

– Простите. Я забылась. События последних дней меня и правда утомили.

– Разумеется, утомили. А я еще и добавил вам переживаний. Хороша благодарность за то, что вы спасли мне жизнь. Где вы научились так ловко вытаскивать пули?

– Мой отец был адъютантом вашего – вы уже забыли? Да и во время восстания мы здесь не сидели без дела.

Сколького же он не знал о ней – и как хотел узнать. Если бы только у них было время. Если бы оба они не были теми, кем были.

Стефан разжал руку и выпустил ее пальцы.

Слуги открыли ставни, раздвинули занавеси, распахнули окна в сад. Ветерок зашелестел бумагами, разложенными на столе, одну или две едва не сдул с места. Стефан в кабинете разбирал отцовские документы. Он оттягивал это занятие как мог, но еще немного – и всем станет не до бумаг. Отец оставил беспорядок в столе и секретерах, как и бывает, когда руки не доходят разобрать и все откладываешь на потом. Стефана это утешило. Не хотелось представлять отца, прозревающего свой скорый конец, наводящего последний, кладбищенский порядок.

Привезли газеты. В «Швянтском листке», набранном жирным, роскошным шрифтом, говорилось о неминуемой войне, о «подлой натуре» жителей Шестиугольника, о беспрестанных усилиях, что предпринимали льетенант и генерал наместнического войска, чтоб Белогории спалось спокойно; о подвигах, на которые шли храбрые остландские солдаты, грудью вставшие на защиту границ.

«Студенческий вестник» – тонкая замаранная бумажонка с расплывающимися литерами – был полон призывов бороться с захватчиком и освободить «трусливо захваченного генерала гражданской студенческой армии Бойко».

Генерал. Матерь добрая белогорская…

Студенты, видно, недосчитались букв: «б» всякий раз аккуратно выводили чернилами, а на клятве «никогда не быть рабами» в самом низу листка вместо буквы оказалась размашистая клякса.

Стефан потер пальцы, счищая приставшую краску, потянул носом. Воздух уже наполнился пряной, ароматной темнотой, и теперь он мог наслаждаться свободой и распахнутыми окнами, как обычный смертный. Но летняя тишина, вобравшая в себя тихий шелест деревьев в саду, стрекот цикад, отдаленные девичьи голоса и смех, вызывала теперь острую тоску. Слишком близко были воспоминания о других таких вечерах – слишком живо он помнил балы, что давали в поместье Белта под конец лета

На последнем балу они с Мареком, опьянев от шипучего лирандского, смеялись над глупостями, возились, как щенки, гонялись в темном коридоре за барышнями. Будто мальчишки, которых на бал и пускать не полагается. Обессилев от смеха, Стефан потащил танцевать Кшисю Марецкую, шептал ей на ухо глупости, которые, по чуду, им обоим казались преисполненными остроумия.

И замолчал, когда отец повел Юлию танцевать и Стефан впервые увидел, как хорошо они смотрятся вместе. В ее движениях проскальзывала порой скованность, неуверенность – но это лишь подчеркивало непринужденность, с которой князь вел ее по залу. Отец был собранным и помолодевшим, с безупречно прямой спиной. Музыканты били по клавишам с силой, музыка выходила тяжелой, будто волны, ударяющие о каменный берег. Сквозь эти волны вел Юзеф Белта свою молодую жену, и даже самые злые языки не сказали бы сейчас, что он для нее слишком стар.

Вошел, постучавшись, управляющий, навис над Стефаном худой громадой.

– Тут такое дело, князь, – проговорил он. – Человек пришел, просит вас видеть.

– Что за человек?

Пан Райнис чуть замялся.

– Из лесных братьев.

– С каких это пор мы привечаем лесных братьев?

– Он из людей Вуйновича.

– Хорошо, веди… пожалуй, в гостиную. И вот еще: позови пана Ольховского.

Лесной брат вошел в залу чересчур развязным шагом человека, для которого непривычна богатая обстановка и который за грубыми манерами пытается скрыть собственную робость.

– Приветствую, твоя светлость.

Был он коренастым, с жидкой бородкой и большим насупленным лбом. Старинная барва плохо сидела на нем, морщилась на широких плечах. На ногах красовались сапоги, явно снятые с остландца.

– Кто ты такой?

– Хожиста Якуб Ханас, – гордо ответствовал лесной брат.

Хожиста… Значит, под началом у него багад – отряд, собранный из вольницы всех мастей. У Старшего народа слово bagad означало группу бродячих музыкантов. Оттого и главного в багаде звали певчим: у эйре – сонером, по-древнему, а в Бялой Гуре обычно хожистой.

– Зачем ты хотел меня видеть, хожиста?

– Генерал Петар велел передать, как ему жаль старого князя. Да что сказать, всем его жаль. Теперь уж таких не найти.