Твоя капля крови

– Разумеется, – сказал Стан, – мы можем сказать, что не в силах никого выбирать, оттого что не имеем дворца, выборщиков, гербовой бумаги, чтобы писать имена… Но тогда выходит, что гербовая бумага нам дороже людей… и что прикажете цесарю думать о нашем сборище?

– Да бросьте, – раздался бас Лагоша из угла, где прежде граф сидел тихо. – Имя князя можно написать и на бальной карточке, была б охота. Но вот как же ему принимать присягу? Если всем нам съехаться на Гору, тут нас остландцы и похватают…

Вот ведь лис…

– Что до присяги, – заговорил Стефан, и присутствующие, как по команде, перевели взгляды с Лагоша на него, – то граф Лагошский абсолютно прав. Появление наше около храма вызовет вопросы и настороженность. Но ведь князья Бялой Гуры не всегда присягали в храме. Станислас, тот самый, что рассылал вам вицы, присягал на Княжеском холме, в окружении военного люда. Так ведь и сейчас время военное…

Лагош смотрел на него с определенным восхищением.

– Верно, на Холме! Как Станислас! – заголосили. – Князя, князя! Даешь!

Корда перехватил взгляд Стефана и поднял брови.

– Трудно же будет голосовать, находясь у вас в доме, – сказал Самборский, сузив глаза.

– Отчего же? Мой дом не окружен войсками, как в той сказке, которую вы изволили вспомнить. Да и друзей, неравнодушных к вашим злоключениям, здесь, кажется, не меньше, чем моих…

Принесли еще свечей, Юлия вполголоса велела слугам сварить цикория: ночь затягивалась. Не затянуться бы ей до самого рассвета…

Все дело едва не встало еще при назначении тех, кто станет считать голоса: трудно было среди гостей, съехавшихся на поминки князя Белта, найти людей, князю не родственных и не имеющих к нему откровенной симпатии.

И сам процесс напоминал то ли игру в шарады, то ли давешнее гадание у цесаря во дворце. Выбирали меж троими: кроме Стефана, голоса отдавали Самборскому или Вдове. Марецкий отказался участвовать, сославшись на возраст и болезнь, а остальным на гербе не хватало сокола.

Наконец отвечать за счет голосов поставили Галата и Стацинского: оба были с задней скамьи Совета и связей с семьей Белта не имели. Юлия отправила Ядзю за бумагой, та принесла картонки для приглашений. Недалеко они ушли от бальных карточек… Внесли сургуч – запечатывать голоса – и маленькую статую Матери.

И однако же разбирали эти картонки с большой серьезностью.

– Выборщики, – чеканил Корда, – не должны сговариваться и сообщаться, на это уже было у вас время. Каждый должен написать на бумаге имя, отметить своим гербовым знаком и положить ту бумагу перед ликом Матери. Матушка знает все ваши помыслы, поэтому не стоит лукавить.

«А ведь и в самом деле, – думал Стефан, – трудно представить себе более искренние выборы. В небольшой гостиной хорошо видно, кто кладет картонку к ногам Матушки, ни ошибиться, ни обмануть».

– По закону Велимира сперва голосует первая скамья, затем вторая, затем следующие. Учитываются же голоса первой скамьи – все, от голосов второй – половина, от третьей – треть, и так далее…

С одной стороны, правила всем известны, с другой – ведь никто из них в своей жизни не голосовал за князя…

Забавно. Те, кто спит дурным пьяным сном в столовой, и не подозревают, что совсем рядом проходит Совет. И поедут домой, протрезвевшие и хмурые, не зная, что у Бялой Гуры теперь новый князь…

– Если с первым лучом солнца, – Стефан опять прислушался к другу, – не будет названо имя, то все присутствующие останутся здесь до следующего рассвета.

Это явно никого не устраивало. Каждый, пряча картонку от других, торопился написать на ней. Скоро на подносе у ног Матери собралась уже внушительная стопка. Наконец бумаги забрали.

– Каждый ли высказался? – прокричал Галат куда-то в свечной чад, заполонивший гостиную, и ему ответили, что каждый.

Это выглядело пародией на прежние Советы – которых Стефан не видел, но о которых наслушался и начитался достаточно, чтобы представлять себе: огромный зал в Княжеском замке, в воздухе чад от сотен свечей, духота, сплетенное дыхание сотен легких. В рассказах Совет совсем не походил на чинные собрание в Остланде, где все говорили по порядку и при цесаре боялись лишний раз чихнуть. Тут было другое: крики, обиды, сговоры, даже драки. Одного из предков нынешнего Самборского стащили прямо с первой скамьи, сочтя, что он не вышел в князи. Но при всем этом – при перепалках, подкупах и непрекращающихся спорах – выходили с Совета, только вручив новому князю булаву. Всякий раз, поволновавшись, Совет выплескивал в Бялу Гуру нового князя, и страна успокаивалась.

И даже на этих игрушечных выборах, результат которых – что бы ни говорил Корда – вряд ли кто-то признает, люди твердо были намерены дать Бялой Гуре князя – как встарь.

И уже не напоминало игру торжественное молчание в гостиной, когда Галат и Стацинский стали объявлять голоса.

За князя Самборского сказали десять человек, три с первой скамьи…

Самборский оглянулся на Стефана, будто обвинял его в собственном поражении. Но молод, успеет еще получить булаву на нормальном Совете – если Бяла Гура станет свободной.