Твоя капля крови

Так вот чей оружейник поставляет те сабли Ордену…

Граф протягивал Стефану рукоять с улыбкой, которая могла показаться и хитроватой, и злорадной.

«Знает и думает, что не возьмусь, струшу…»

– Клянусь гербом и отцовским именем, Радо Лагошский, в братской к тебе дружбе. Что скреплено сталью, руки не расцепят.

Труднее всего было не отдернуть руку в первый же миг: серебро впилось в ладонь, по ощущением – прожгло до кости. Возможно, Лагош принял его гримасу боли за улыбку; возможно, улыбкой это и было. Вместе с болью нарастала упрямая злая радость. Потому ли, что он не испугался, что оставался еще человеком. Что себе надумал граф, Стефан не знал, но тот опустил ручищу поверх Стефановой.

– Клянусь гербом и отцовским именем, Стефан Белта, в братской к тебе дружбе. Слово, скрепленное сталью, обратно не заберешь.

Боль стала белой, раскаленной. Затошнило, Стефан побоялся, что лишится чувств, но более того – что придется отдирать рукоятку от ладони, что на ней останутся куски приставшей кожи.

Но отнялась она просто. Он сумел удержаться и не взглянуть при графе на то, что стало с рукой. Лагош облапил его и громко расцеловал. Знает или нет… слово скреплено сталью, обратно не заберет.

Ладонь оказалась черной, измазанной в пепле. Только отряхнув его, он увидел едко-красную блестящую пленку обычного ожога.

На сам ужин – что представлял собой бесконечную череду поднятых тостов за покойного, за то, чтоб хорошо и весело отдыхалось ему в Саду, которые будто подчеркивали, что те, кто восседает одесную Матушки, безгрешны, а здесь, в земной юдоли, все слабы душой, и за покойного грех не выпить, – Стефан пригласил и бывших своих остландских друзей. Он писал в столицу:

Прошу вас не держать на меня обиды: горе от потери отца и печаль от размолвки с дорогим другом, чья благосклонность для меня, боюсь, утеряна безвозвратно, повергли меня в состояние, близкое к болезни. Но теперь, как выздоравливающий, едва вставший на ноги, я хотел бы видеть в своем окружении друзей и потому прошу вас оказать мне честь и помянуть вместе со мной моего отца…

– Многие вас не поймут, – серьезно сказала Юлия. Они сидели вдвоем на террасе, неведомым образом оставшись одни. Кто отправился с паном Ольховским стрелять дичь, кто разбрелся по саду, и со стороны реки неслась заунывная песня, кто-то взял лодку и прогуливался по реке. Корда, несмотря на предупреждения, унесся в Швянт, якобы по неотложным делам.

Росший рядом старый каштан то и дело ронял плоды в траву с глухим звуком.

– Вы только поощрите тех, кто вам и без того не доверяет, – сказала Юлия. Она разложила на столе альбомы и занималась летним гербарием. Стефан не знал, не нарочно ли она выбрала это занятие, подчеркнуто мирное: наклеивать на страницы хрупкие листья и сухие цветы.

– Я знаю. Но я и без того долго держал у себя гостей, никого не известив, а в столице люди ревнивы. Даже сейчас. Я не могу созывать собрание просто так, они непременно явятся. Так лучше пусть приедут с желанием напиться за княжеский счет, чем с обыском.

– Да разве же кто приедет? Мы в опале…

Это «мы» подразумевало, что, попав в цесарскую немилость, Стефан и на весь дом Белта бросил тень, – но в груди у него все равно потеплело. А он думал, что тепло этой жизни для него утеряно…

Стефан тронул Юлию за руку, когда она потянулась за очередным цветком.

– Оставьте, вам же ничего не видно…

– Верно, – спохватилась она, – надо сказать, чтоб принесли свечей.

Но она не торопилась с приказом, опасаясь, наверное, как и Стефан, что терраса с зажженными свечами сразу привлечет внимание и, как мотыльки, на огонь слетятся гости. Поэтому они молча сидели в темноте, глядя на переплетение черного и светло-синего в ночном небе. Стефан позволил себе представить, что они женаты и сидят на террасе, как будут сидеть еще бесчисленными вечерами, пока возникшая между ними близость не перестанет удивлять, став чем-то само собой разумеющимся.

– Тот мальчик приходил просить у меня руки Ядзи…

– У вас?

– Пан Райнис согласен, а Ядзя сказала, что пойдет, только если хозяйка разрешит, по обычаю.

– Не хочет? Так и ответила бы.

– Ядзя, – сказала Юлия, – ждет Марека.

– Да ведь Марек…

– Она все понимает, Стефан. Но она дала зарок – дождаться. Не выходить ни за кого, пока он не вернется домой.

– Говорил же я ему. Вот повеса.

– Я могла бы освободить ее от зарока, да только…

Стефан понимал. В благополучное время можно отринуть суеверия, но если этот зарок окажется единственной нитью – пусть и совсем тонкой, – что приведет Марека домой…

– Что же вы сказали тому юноше?

Юлия мягко улыбнулась.

– Что не годится делать девочку вдовой. Сказала, пусть явится снова после восстания. А Ядзе велела – пусть она хоть ленту ему подарит.