Твоя капля крови

Непривычно видеть Клетта на месте Кравеца. Бегающий, прикидывающий, оценивающий взгляд – вместо бесстрастно-зеркального.

– Я не могу счесть хорошим знаком то, что господарь Николае принимает у себя при дворе человека, предавшего нашего цесаря. И я имею основания предполагать, что послан этот человек королем Флории. Не знаю, как вам, господин Клетт, а мне не хотелось бы, чтобы Остланд оказался, простите за выражение, один в чистом поле.

– И откуда же, ваша светлость, вы узнали о сношениях дражанского господаря? Не от барона ли Кравеца?

– Никак нет. Мне вовремя сообщил об этом наш посол в Кирали, человек достаточно разумный, чтобы понять, откуда исходит опасность.

Наступили дни безвременья: будто бы все было ясно, но ждали решающего слова цесаря. Бездействие давило. Самые нетерпеливые уже собирались в кружки и громко требовали войны. Восклицали, не боясь, а скорее желая быть услышанными: «Да при покойной цесарине мы б тех флорийцев уже общипали!» Названия, имена: Чезария, Ледено, Тристан – все перемешались в бесконечных беседах, потеряли смысл. Казалось, им все равно уже, с кем воевать и за что. Стефан начинал понимать своего цесаря.

Все чего-то ждали; и Стефан ждал, и молился, чтоб ничего не изменилось. Пусть все остается как есть: Дражанец вязнет в чеговинских полях, король Тристан стоит за Ледено и недоумевает, отчего враг не идет ему в руки, а белогорские легионы упомянутого короля атакуют в Люмьере веселые дома. Так, глядишь, и вся война потихоньку сойдет на нет.

Из Пинской Планины не было вестей, и Стефан считал это добрым знаком. Он надеялся, что отряд Гайоса бравой своей выправкой наведет страху на «беженцев». А что отряд, с позволения сказать, чистая декорация… так другого там и не надо. Упаси Матерь…

С Донатой поговорить не удавалось: всякий раз, как Стефан ее видел, она была или с Лотарем, или – куда чаще – в окружении своих дам и одаривала его благосклонным, но прохладным взглядом. Изредка даже улыбалась, но близко не подпускала. И записок от «сестры по крови» Стефан больше не получал.

А вокруг расцветало короткое влажное северное лето с изумрудной травой, резко брызнувшими яркими цветами и одуряющей беззаботностью. Беззаботность врывалась в окна, теплым ветерком проносилась по коридору, и каждый чувствовал себя мальчишкой, норовящим сбежать от ментора. Те, кто не желал немедленного начала войны, с не меньшим жаром обсуждали переезд в Летний дворец, который в этом году запаздывал.

Стефану дворец всегда казался неудобным, построенным наспех; свите приходилось тесниться и вечно натыкаться друг на друга, как путникам на постоялом дворе. Но если они и впрямь соберутся ехать… это значит, что ничего серьезного этим летом не ожидается.

Так что он примкнул к «отъездной» партии и слушал, как обсуждают неизменно грандиозные планы на остаток лета. Когда его не сторонились, он и сам вступал в такие разговоры.

– Не поедем мы никуда, голубчик, уж поверьте мне, – предрек генерал Редрик. Молодой – на год или два моложе Стефана – ухоженный красавец с манерами дамского угодника походил на генерала не больше, чем Стефан на остландца. Особых военных услуг Стефан за ним не помнил, но знал одну главную: «генерал» не был из людей цесарины. За то и значился теперь при Лотаре военным советником. Но кому, а не Стефану судить о справедливости цесарского выбора.

– У нас война на носу, кто ж при этом отправится развлекаться?

В последнее время Редрик ходил унылым: реляции из Чеговины поступали неутешительные. Дражанцы вроде не отступали, но и не продвигались, а остландские отряды теряли «добровольцев». И не только в бою – об этом не говорили, но многие остландцы просто дезертировали и бежали – кто в Чезарию, кто во Флорию, кто еще подальше.

– Вы считаете войну неизбежной? Мне, напротив, кажется, что теперь без нее вполне можно обойтись.

– Голубчик, вы мирный человек, – с явным неодобрением сказал советник. – Но мы и так неоправданно тянем. Если дражанцы проиграют, враг окажется у наших ворот. Выступать надо сейчас, сейчас! Я не сомневаюсь, что цесарь скоро начнет собирать войска, поэтому вряд ли нас ожидает отдых. Хотя я бы, сказать по правде, с удовольствием поохотился. Вы ведь тоже любите это дело, голубчик?

При молодости Редрика такое обращение звучало нелепо. Сам генерал об этом наверняка догадывался, но избавиться от привычки не мог, тем и заслужил свое прозвище.

Слово за слово, разговорились об охоте. Кажется, Голубчик с одинаковым удовольствием стрелял бы что перепелов, что чеговинцев.

– Да увольте, – говорил он, – какой же медведь в августе? Его зимой надо брать, когда облежится, тогда и веселье выйдет изрядное. Вы уж на меня не обижайтесь, но охота на овсах – это дело крестьянское…

– Разумеется, – сказал Стефан, – всей цесарской свитой в лабаз не засядешь. Но, по мне, так и мужества здесь нужно больше, чем для зимней охоты, не у всех крестьян оно найдется, да и не у каждого благородного…

Генерал зарделся.