Твоя капля крови

Лотаря он нашел в кабинете; вместе с Голубчиком и советником по финансам он рассматривал цветастую карту Пристенья и Шестиугольника. Слава Матери, нового тáйника рядом не было. Цесарь выглядел осунувшимся, усталым и решительным, как человек после долгой болезни.

– Однако вас долго пришлось ждать, князь Белта, – заметил он. Не брюзгливо, скорее с радостью – будто только и ждал, когда Стефан появится и избавит его от докучливого общества.

– Возможно, предсказание сбылось, и у его светлости теперь есть более приятная компания, чем наша…

– Предсказание? – удивился цесарь.

– На днях нам гадали, и князю Белте пообещали свидание с женщиной…

Лотарь поднял брови.

– Да неужто? Насколько я знаю, князь Белта всю жизнь любит только одну женщину…

Стефан заледенел. Что же, он будет при этих – о Юлии?

– Любовь князя Белты имеет границу с Драгокраиной и выход к морю и, к великому его огорчению, является остландской территорией…

Матерь добрая, да он шутит. Цесарь «в настроении», как говорил он сам когда-то о матушке…

– Ваше величество, – сказал он, – к сожалению, приличия не позволяют мне рассказывать о моей нынешней даме сердца, но могу сказать: несмотря на ее многочисленные достоинства, у нее нет выхода к морю…

Смеялись долго, угодливо и – с облегчением: Лотарь очередной раз возвращался к жизни.

Доклад он выслушал спокойно, без того раздражения и желания поскорей закончить разговор, с которым вытерпел рассказ о Планине. А когда Стефан собрал бумаги, сказал:

– Я хотел бы сегодня съездить к матери в часовню, отвезти ей цветов. Вы поедете со мной?

Так вот откуда срочность. Лотарь не в первый раз просил его сопровождать – ему попросту страшно было ездить к матери. Решительно не знаешь, чего ждать. То – почти откровенная опала, и вот теперь – это приглашение поехать в карете, этот откровенный взгляд – помогите мне, Стефан…

Должно быть, и неловкость между ними родилась из страха, пронизавшего последние месяцы, из вины, терзавшей Лотаря. Но теперь он собран, почти спокоен, осталась последняя поездка – и можно будет поставить точку, забыв о матери до следующего года…

– Вы оказываете мне необычайную честь вашим приглашением, государь.

Цесарина покоилась в часовне маленького дворца на краю Цесареграда, где жила совсем молодой, с еще живым мужем. Место это выбрал Лотарь: ему явно не хотелось слушать в своих коридорах еще одни призрачные шаги. В том дворце теперь никто не жил, но челядь берегла пустынные залы с мебелью в саванах и зажигала свечи перед образом Разорванного бога, которого не слишком чтили в Остланде. У въезда во дворец стоял памятник – огромная женская фигура, отлитая из бронзы, с рукой, указывающей на запад – в сторону Бялой Гуры, а то и Шестиугольника.

Цесарь ездил туда обычно в сопровождении кого-то из придворных и нескольких стражей. Честь составлять ему компанию чаще других выпадала Стефану. Донату Лотарь никогда с собой не брал.

– Я обидел вас, – без обиняков сказал Лотарь, когда карета выехала из золоченых ворот.

– Это я был непростительно дерзок, ваше величество, – отвечал Стефан, потупившись.

В карете слишком сильно пахло лилиями – их везли цесарине. Вдобавок сухими цветами набивали подушки, чтоб отогнать запахи пота и дорожной грязи, недостойные доноситься до высочайших ноздрей.

– Мой родственник берет на себя решения, которые не ему надлежит принимать, – проговорил цесарь, глядя в окно. По обочинам собиралась радостная толпа. Платки, чепчики, шляпы, пляшущие в воздухе, радостные возгласы. Стефану стало отчего-то не по себе – наверное, из-за навязчивого аромата.

– Вы ведь знаете, что порой со мной случается меланхолия, – сказал Лотарь. – Вот и не обижайтесь на меня, князь.

– Это была трагедия, государь, – казалось, он говорит это в сотый раз, – а вы из-за вашего положения не смогли даже пережить ее как следует. Вам пришлось тут же подняться и править. Что же удивительного, если вы переживаете сейчас.

– Вы всегда умели найти нужные слова, чтоб утешить меня, Стефан, – вздохнул цесарь. А глаза пронзительные – изучают? Проверяют? – Что мне сделать теперь, чтоб утешить вас? Успокоит ли вас, если я вовсе отзову Хортица из Бялой Гуры? Пусть себе послужит… на Хуторах.

– Вы цесарь этой земли, ваше величество, – проговорил Стефан. – Насколько я могу судить, один из лучших цесарей, что у нее когда-либо были. Только вам решать, что ей во благо. Мне единственно жаль…

– Ну что же вы замолчали?

Толпа продолжала вливаться в улицы. Стефану хотелось, чтоб Лотарь опустил занавеску.

Глупо. Здесь, среди его людей, которые за цесаря вырвут себе сердце из груди, – здесь какая может грозить опасность?

– За государя! – кричали. – На Чеговину! На Чеговину!

– Мне жаль, что Бяла Гура слишком далека от вашего покровительства, а люди, правящие в ней, не осознают полностью своей ответственности…

– А вы так своего не оставите, да, Стефан? – В его улыбке была искренность, по которой Белта так соскучился. – Как будто я не знаю, к чему вы клоните…