Тысяча акров

Я тоже не сводила глаз с мужа, но смотрела на него будто издалека: впалые щеки, квадратный подбородок, сетка морщин вокруг глаз, бейсболка – простое жизнеутверждающее лицо обычного парня. Но было и другое лицо, которое стояло у меня перед глазами, узкое, хищное, менее добродушное и мягкое, – лицо Джесса. Сложно представить более разные лица. Одно с открытым взглядом и выражением непробиваемой простоты. Другое – необыкновенно глубокое и притягивающее как магнит. Черты его казались непостижимыми, ускользающими, словно обещающими какое-то знание, истину, более сложную и захватывающую, чем самые дерзкие фантазии.

Я не отрывала взгляд от Тая. Не знаю, о чем думал он, я размышляла, чье лицо, его или Джесса, более подлинное, более искреннее. Муж улыбнулся. Верхняя губа растянулась, как древко лука, придав лицу обаятельное, озорное выражение. Я улыбнулась в ответ и сказала:

– Ты прав.

Он завел машину и тронулся. Я не слукавила: мне действительно не хотелось злиться. Таю это не понравилось. И Джессу тоже! Отвращение, исказившее его лицо за игровым столом, было мимолетным, но пугающим. У меня тогда земля ушла из-под ног. Но гнев сестры! Я выросла вместе с ним. Он вспышками пронизывает все мои детские воспоминания. Я научилась отгораживаться от него, но, видимо, находясь рядом, невозможно не заразиться.

До Мейсон-Сити предстояло проехать почти сорок миль. За всю дорогу мы не проронили больше ни слова, это было спокойное, умиротворяющее молчание, за которым стояли долгие годы согласной совместной жизни со всеми надеждами и добрыми чувствами. Ощущение было такое, будто поешь в воскресной школе «Иисус любит меня», сидя на маленьком стульчике в зале, залитом солнечным светом и украшенном яркими рисунками, и чувствуешь, как в душе зарождаются первые сомнения, которые, правда, нисколько не отменяют прошлое знание, а лишь как бы дополняют его. И нет никаких противоречий, и можно верить во все сразу. Моя любовь к Таю, в которой я никогда не сомневалась, была сродни вере в Бога. Но в то же время я была совершенно уверена, что пересплю с Джессом Кларком.

20

Отец сидел на скамье в травмпункте, привалившись спиной к стене и уставившись куда-то в пространство. На щеке белела марлевая повязка, приклеенная пластырем, доходившим до волос.

Я инстинктивно повернулась туда, куда смотрел отец, чтобы проследить его взгляд и понять, о чем он думает, прежде чем побеспокоить его. Тай начал без обиняков:

– Папа? Ларри? Ты в порядке?

Отец поднялся и направился к выходу, не сказав ни слова ни нам, ни дежурной медицинской сестре, сидевшей тут же за столом.

– Мистер Кук? Мистер Кук?! – всполошилась она и вопросительно посмотрела на меня.

Я шагнула вперед и представилась, чтобы прояснить ситуацию, но сестра все равно выглядела озадаченной.

– Ему еще нужно принять обезболивающее, всего две таблетки. Если потребуется еще, обратитесь к семейному врачу, он выпишет рецепт, – проговорила сестра, а затем, словно извиняясь, добавила: – Сознания он не терял. Состояние оставалось стабильным все время, пока мы наблюдаем за ним, то есть последние два часа. Все будет хорошо.

Она потрепала меня по руке.

– Как он себя вел?

Сестра улыбнулась и впервые за время разговора взглянула на меня.

– Он не очень-то разговорчивый, да? Один из врачей при осмотре сказал: «Думаю, он может говорить, но просто не хочет». Немного необычно, – закончила она с улыбкой.

– Для него – в порядке вещей. Это все? Мы можем идти?

– Можете, – кивнула сестра и добавила, понизив голос: – Но думаю, вам скоро позвонят из полиции. Анализ будет готов через десять дней.

– Вы имеете в виду анализ крови на алкоголь?

– Вам повезло, что обошлось без серьезных травм. Ссадина не в счет, – проговорила сестра, вернувшись за стол.

Мы вышли. Отец сел на заднее сидение, за пассажирским креслом. Когда я пристегнулась, Тай повернулся и спросил:

– Поехали, папа?

Ответа не последовало. Мы выехали с больничной парковки на пустынную улицу, освещенную редкими фонарями. Большие дома стояли вплотную друг к другу, возвышаясь среди аккуратных газонов и пышных живых изгородей как крепкие неброские бутоны. Время близилось к полуночи. Свет в окнах нигде не горел.

Отец сидел так тихо, что велик был соблазн поверить: он усвоил урок и больше не будет никаких препирательств по поводу ключей от машины, выпивки и всей нашей жизни. Из-за молчания казалось, будто он пристыжен и даже смущен. Тай тоже молчал. Может, они уже успели переговорить и прийти к какому-то соглашению и Тай непременно мне все расскажет, как только мы вернемся домой. Я повернулась и спросила:

– Папа, таблетки, о которых говорила сестра, у тебя?

Ответа опять не последовало. Словно он вообще не предполагался. Будто есть у него таблетки или нет – это вообще не мое дело.