Тысяча акров

И пусть теперь я не могла думать о нем без чувства стыда, желание, накрепко засевшее в моем теле, словно шип, никак не выходило. До этой ночи я справлялась с собой, или, скорее, страх помогал мне – страх быть замеченной Таем или отцом, страх показаться навязчивой или нелепой Джессу. Или гадкой. Или отвратительной. Я смотрела на свет, в котором точно был Джесс (зачитался допоздна?), и понимала, что боюсь его. Боюсь больше, чем кого-либо. Страх пришел за стыдом. Желание, стыд и страх. Жалкий уродец, как женщина с тремя ногами. Старый знакомый из мучительной юности, когда я могла впасть в ступор при одной мысли о свидании, поэтому на свидания с теми, кто мне нравился, не ходила. Преимуществом Тая было то, что он нравился отцу. Казался опрятным и вежливым, знакомым и положительным. Этот костыль помог трехногой женщине идти, медленно и очень осторожно, но с достоинством.

Теперь трехногая женщина стояла на дороге в лунном свете, и каждая из ног тянула ее в свою сторону. Реальность, в которой я шаг за шагом приближалась к объекту желания, казалась иллюзией. Совсем немного, и я уже стояла под освещенным окном, потом тихо обогнула дом и вышла к другому окну той же комнаты, и там наконец увидела то, что искала, – Джесса Кларка, его спину, его затылок, белую рубашку, скат плечей и изгиб шеи, пробуждающие одновременно воспоминания и надежды. Такого знакомого, но далекого и нереального, как картинка в телевизоре. Такого же нереального, как я сама, решившаяся прийти сюда и оставившая себя реальную застывшей там, на дороге. Иллюзорная я позвала:

– Джесс! Джесс Кларк!

Чудесным образом фигура за окном повернулась, подошла к раме и выглянула.

– Кто там?

– Это я, э-э… Джинни.

Страх и стыд окутали меня, словно облако.

– Что случилось? Ты стучала? Я слушаю радио.

Лица я его не видела, но мне показалось, что сверкнула улыбка.

– Мы давно не общались.

– Да. Столько всего произошло. Я скучаю, – добавил он мягко.

Он не должен был этого говорить. Не должен! Потому что, когда я сказала: «Люблю тебя», он смог ответить лишь: «О, Джинни», и в голосе его не было ничего, кроме неприкрытого сожаления, которое вибрировало в наступившей тишине как удар колокола, и которое стало ответом на все вопросы, мучившие меня с начала лета.

– Подожди. Сейчас я спущусь! – крикнул он через мгновенье.

Но ждать я не собиралась. Домой! Скорее домой! Только не по дороге, а сквозь хлещущую по лицу кукурузу. Никакие извинения, или милости, или унизительные объяснения не настигнут меня там.

В шесть утра я уже мыла посуду. Тай шагал по обочине Кэбот-стрит. В семь приехали рабочие, позавтракавшие в кафе. Я загрузила стиральную машину и пошла развешивать на улицу постиранное белье. Что бы ни случилось, я, как исправный автомат, выполняла свою работу. Скоро простыни и рубашки заслонили от меня стройплощадку, и я не видела, как к грузовику с бревнами подъехали две машины. Но я видела, когда шла с пустой корзиной к дому, как грузовик в сопровождении большого бордового «понтиака» Марва Карсона и бирюзового «доджа» Кена Лассаля уезжает прочь. Тай, стоя на обочине, проводил их взглядом. Утер рукавом пот со лба. И долго смотрел вслед.

Спрашивать незачем, я и так знала, что Кен и Марв заставили Тая прекратить стройку. Понимала, что он щедро платил сверхурочные в надежде скорее пройти точку невозврата. Смутно осознавала, что это были напрасные потуги, бессмысленная трата денег, шаг в пропасть. Окончательный крах наших отношений.

34

Два дня спустя я вытряхивала грязь из пылесоса. Тай что-то делал в свинарнике. После ночного спора мы почти и не разговаривали.

– Урожай будет знатным.

Я вздрогнула.

За стеклянной кухонной дверью, взявшись за ручку, стоял Генри Додж, пастор.

– Цыплят по осени считают. Хорошо бы сентябрь сухой простоял, – откликнулась я.

– Пригласишь войти?

Я выпрямилась, с рук капала пена, пришлось их вытереть.

– Конечно. Кофе?

Пастор нажал на ручку и открыл дверь – чересчур напористо. Надо же, ехидно подумала я, в любую щель пролезет. До того, как приехать к нам, он, кажется, работал миссионером где-то в Африке или на Филиппинах.

– Джинни, я думал, мы друзья, – начал он.

– Вот, садись. Сейчас отрежу кекс.

– Спасибо, еще рано для сладкого.

– Тай любит завтракать остатками пирога, – попыталась я сменить тему, наливая гостю кофе, но произнесенная им фраза зависла между нами, и я сказала: – Возможно.

– Что возможно?

– Возможно, мы были друзьями. Но, возможно, надо прояснить это определение.

Он рассмеялся, будто услышал весьма смешную шутку.

– Ты заезжала несколько дней назад.

– Ну, в общем, да. Все в порядке, – пробормотала я, но увидев, как он удивился, разозлилась. – Мне, наверное, нужно было позвонить вам после того обеда. Такая шумиха поднялась…

Я закатила глаза.

– Полагаю, это я должен был позвонить. Потому и пришел.

– Возможно, мы были друзьями. Я смогу сказать точнее, если ты объяснишь, что это значит.

Он снова рассмеялся. Похоже, мои слова показались ему остроумными или ироничными, но я говорила серьезно. Опустившись на стул, он поерзал, будто усаживаясь в высокую траву, глотнул кофе и сказал: