Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Помилуйте, ради Аллаха! Я отлично знал, что делаю, и поступил так, чтобы избавить его от еще худших несчастий. Ибо — не будь меня — он, несомненно, погиб бы. Поэтому он должен еще благодарить Аллаха и меня за то, что он лишился только употребления ноги и не погиб окончательно. Что же касается вас, господа мои, то, чтобы убедить вас, что я неболтлив, ненавязчив и ни в каком отношении не похож на шестерых братьев моих, и доказать вам, что я человек полезный и благожелательный, а главное, очень молчаливый, я расскажу вам мою историю, а вы судите сами.

— Тогда, — продолжал портной, — все мы в молчании выслушали нижеследующую историю цирюльника.

ИСТОРИЯ БАГДАДСКОГО ЦИРЮЛЬНИКА И ЕГО ШЕСТИ БРАТЬЕВ (рассказанная цирюльником и переданная портным)

ИСТОРИЯ ЦИРЮЛЬНИКА

Цирюльник сказал:

Знайте же, о господа мои, что я жил в Багдаде в то время, когда эмиром правоверных был аль-Мустансир Биллах[31]. И все подданные были счастливы под властью его, ибо он любил бедных и малых, а также общество ученых, мудрецов и поэтов.

Но вот в один день среди других халифу принесли жалобу на десять негодяев, обитавших неподалеку от города, и он приказал наместнику разыскать их. И судьбе было угодно, чтобы как раз в то время, когда их перевозили в лодке через Тигр, я оказался на берегу реки. И, увидев этих людей в лодке, я сказал себе: «Конечно, эти люди собрались в лодке для того, чтобы провести весь день в веселье, еде и питье, поэтому необходимо, чтобы и я добился приглашения и присоединился к их пиршеству».

Тогда я приблизился к воде и, не говоря ни единого слова, как и подобает Молчаливому, прыгнул в лодку и присоединился к находившимся в ней людям. Но вдруг подъехали стражи вали, которые схватили их, надели им железные ошейники, заковали им руки в цепи, а затем схватили и меня и также надели мне железный ошейник, а руки заковали в цепи. И при всем этом я не проронил ни слова, не произнес ни единой фразы. Уже одно это, господа мои, может убедить вас в твердости моего характера и в том, как я далек от болтливости. Итак, я безропотно отдался в руки их, и меня привели вместе с другими десятью схваченными пред лицо эмира правоверных, халифа Мустансира Биллаха.

Увидев нас, халиф позвал меченосца своего и сказал ему:

— Отруби сейчас же головы всем этим десяти злодеям!

Тогда меченосец выстроил нас во дворе на глазах у халифа в один ряд и, взмахнув мечом, отсек первую голову, так что она покатилась, потом вторую, третью и вплоть до десятой. Но когда он дошел до меня, число отрубленных голов уже достигло десяти, а он не имел приказания рубить больше чем десять, поэтому он остановился и сказал халифу, что приказание его исполнено. Тогда халиф обернулся и, увидев, что я еще стою, закричал:

— О меченосец! Я приказал тебе отрубить головы десяти злодеям! Как же ты смел пощадить десятого?

Меченосец ответил:

— Да смилуется Аллах над тобою, а ты над нами! Я отрубил десять голов!

Он ответил:

— Посмотрим! Сосчитай-ка их передо мною!

И головы были сосчитаны, и в самом деле их оказалось десять. Тогда халиф посмотрел на меня и сказал:

— А ты кто же такой? И каким образом оказался ты здесь среди этих любителей крови?

Тогда, о господа мои, и тогда только в ответ на этот вопрос эмира правоверных я решился заговорить. И я сказал ему:

— О эмир правоверных! Это я, шейх, прозванный эль-Саметом по причине моей неразговорчивости. Мудрости у меня достаточно; что же касается верности моих суждений, серьезности слов моих, превосходства разума моего, тонкости моего ума и сдержанности моих речей, то я ничего не скажу тебе об этом, ибо эти качества мои не имеют пределов. По ремеслу я цирюльник. И я один из семи сыновей отца моего, и все шесть братьев моих находятся в живых. Но вот что случилось. Сегодня утром я прогуливался вдоль Тигра и видел, как эти десять человек вскочили в лодку, и я присоединился к ним и спустился с ними, полагая, что они были приглашены на какое-нибудь пиршество в лодке, на воде. Но едва мы подъехали к другому берегу, как я заметил, что нахожусь среди преступников, ибо я увидел стражей твоих, которые бросились на нас и надели нам железные ошейники. И хотя я был посторонний среди этих людей, я не хотел ни говорить, ни возражать — все это по той причине, что слишком велика присущая мне твердость характера и слишком я неразговорчив.