Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— О несчастный, разве тебе неизвестно, что того, кто не любит своих соседей, не любит и Аллах? И разве ты не знаешь, что к соседу следует относиться настолько же внимательно, как к собственному родственнику?

Однажды Ибн-Адхам[72] сказал одному из друзей своих, возвращавшемуся вместе с ним из Мекки:

— Как же ты живешь?

Тот отвечал:

— Когда у меня есть пища — ем, а когда я голоден и ничего не имею, то переношу это с терпением!

А Ибн-Адхам ответил:

— Поистине, ты поступаешь, как собаки Балхского[73] края! Мы же, когда Аллах посылает нам хлеб наш, прославляем Его, а когда нам нечего есть, и в этом случае благодарим Его.

Тогда человек этот воскликнул:

— О учитель! — и больше ничего не сказал.

Говорят, что однажды Абдуллах ибн Умар[74], спросил у человека, жившего строгою жизнью:

— Что думаешь ты об уповании на Аллаха?

Человек ответил:

— Если я уповаю на Аллаха, то делаю это по двум причинам: я знаю по опыту, что хлеб, съедаемый мною, никогда не съедается другим; и с другой стороны, я знаю, что если я родился на свет, то это случилось по воле Аллаха.

И, сказав это, пятая молодая девушка отступила и присоединилась к своим подругам.

Только тогда степенною поступью выступила старуха. Она девять раз поцеловала землю между рук твоего покойного отца, царя Омара аль-Немана, и сказала:

СЛОВО СТАРУХИ

Ты только что слышал, о царь, назидательные речи этих молодых девушек о презрении к земному в той мере, в какой оно должно быть презираемо. Я же буду говорить о том, что знаю о делах самых великих из наших предков.

Известно, что великий имам аш-Шафии (да будет к нему милостив Аллах!) разделял ночь на три части: первую посвящал он науке, вторую — сну, и третью — молитве. А к концу своей жизни он бодрствовал всю ночь, ничего не отдавая сну.

Тот же имам аш-Шафии (да будет к нему милостив Аллах!) сказал:

— В продолжение десяти лет моей жизни я не хотел досыта наедаться моим ячменным хлебом, потому что есть слишком много — вредно во всех отношениях. От этого тяжелеет мозг, каменеет сердце, уничтожаются способности ума и похищается всякая энергия.

Молодой Ибн-Фуад передает нам:

— Я был однажды в Багдаде, в то время, когда там находился имам аш-Шафии. И пошел я на берег реки, чтобы совершить там омовения. В ту минуту, как я совершал их, человек, сопровождаемый молчаливой толпой, проходил позади меня и сказал мне:

— О молодой человек, будь заботлив в своих омовениях, и Аллах позаботится о тебе!

Я обернулся и увидел человека с длинной бородой и лицом, на котором было запечатлено благословение; и поспешил я закончить омовения, встал и пошел за ним. Тогда, заметив меня, он обратился ко мне и сказал:

— Нужно тебе что-нибудь от меня?

Я ответил:

— Да, честной отец! Я желаю узнать от тебя то, что, несомненно, знаешь ты от Всевышнего Аллаха!

А он сказал мне:

— Познай самого себя! И только тогда действуй сообразно со всеми твоими желаниями, но опасаясь нанести ущерб твоему состоянию!

И он продолжил путь свой. Тогда я спросил у одного из тех, кто за ним следовал:

— Кто же он такой?

И тот ответил:

— Это имам Абу Абдуллах Мухаммед ибн Идрис аш-Шафии.

В эту минуту своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и, по обыкновению своему, скромно умолкла.

Но когда наступила

ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

О царь благословенный, известно мне, что правоверная старуха продолжала так:

— Говорят, что халиф Абу Джафар аль-Мансур захотел однажды назначить Абу Ханифу[75] своим кади и дать ему десять тысяч драхм в год. Но когда Абу Ханифа узнал о намерении халифа, он помолился утром, потом завернулся в свое белое одеяние и сел, не сказав ни слова. Тогда вошел посланник халифа, чтобы выдать ему вперед десять тысяч драхм и объявить о его назначении. Но на все речи посланника Абу Ханифа не ответил ни единым словом. Тогда посланник сказал ему: — Будь, однако же, уверен, что принесенные мною деньги законны и допускаются Книгами Аллаха.

Но Абу Ханифа сказал ему:

— Деньги эти действительно законны, но Абу Ханифа никогда не будет слугою тиранов!

И, произнеся эти слова, старуха прибавила:

— Мне хотелось бы, о царь, рассказать тебе о многих дивных чертах из жизни наших древних мудрецов. Но близится ночь, а дни Аллаха многочисленны для слуг его.

И правоверная старуха поправила покрывало на своих плечах и отошла к группе из пяти девушек.

Здесь визирь Дандан прервал на минуту свой рассказ Даул Макану и сестре его Нозхату, находившейся за занавесом. Но скоро он продолжал так:

— Когда твой покойный отец, царь Омар аль-Неман, услышал эти назидательные слова, он понял, что действительно эти женщины — самые совершенные из женщин своего века и в то же время самые прекрасные и самые воспитанные телом и умом. И не знал он, какое внимание, достойное их, выказать им, и был он совершенно очарован их красотою, и пламенно желал обладать ими, и в то же время преисполнился уважения к руководительнице их, правоверной старухе. А пока он предоставил им помещение, принадлежавшее когда-то Абризе, царице Кайсарии.